Мне было всего семь, и это было днем, и я не помню, чтобы я испугался. Детям не страшно сталкиваться лицом к лицу с героями сказок, они знают, как с ними обходиться.
— Не ешь меня, — сказал я троллю. На мне были коричневая полосатая футболка и коричневые вельветовые штаны. Волосы у меня тоже были коричневыми, а одного из передних зубов не хватало. Я как раз учился свистеть через эту дырку, но пока не преуспел.
— Я съем твою жизнь, Джек, — повторил тролль.
Я смотрел ему прямо в лицо.
— Скоро сюда придет моя старшая сестра, — соврал я, — она намного вкуснее меня. Лучше съешь ее.
Тролль понюхал воздух и улыбнулся.
— Ты совсем один, — сказал он. — На тропинке больше ничего нет. Совсем ничего. — Он наклонился, и его пальцы пробежали по мне: так прикасаются слепые — точно бабочки порхают у лица. Он понюхал свои пальцы и покачал своей огромной головой.
— У тебя нет старшей сестры. Только младшая, а она сегодня гостит у подружки.
— И все это ты узнал по запаху? — поразился я.
— Тролли могут чуять радугу, и звезды, — прошептал он печально. — Тролли могут чуять сны, которые ты видел, когда еще не родился. Подойди ближе, и я съем твою жизнь.
— У меня в кармане очень ценные камни, — сказал я. — Возьми их вместо меня. Смотри. — И я показал ему чудесные оплавленные камни, что нашел по дороге.
— Шлак, — сказал тролль. — Мусор, который остался от паровоза. Для меня они ценности не представляют. — Он широко раскрыл рот. У него были острые зубы. А его дыхание пахло перегноем и изнанкой всех вещей. — Хочу есть. Сейчас.
Он становился все крепче и реальнее, а внешний мир сделался тусклым и призрачным.
— Подожди. — Я чувствовал под ногами влажную землю, шевелил пальцами, цепляясь за реальную жизнь. Я смотрел в его огромные глаза. — Ты не хочешь съесть мою жизнь. Не сейчас. Мне всего семь. Я еще и не жил. Не все прочел книги. Не летал на самолете. Не научился как следует свистеть. Почему бы тебе не отпустить меня? А когда стану старше и вырасту, и тебе будет что есть, я вернусь.
Тролль посмотрел на меня глазами, похожими на паровозные фары, и кивнул.
— Вот тогда и возвращайся, — сказал он. И улыбнулся.
Я повернулся и пошел обратно по прямой тропинке, оставшейся там, где была железная дорога.
А потом побежал.
Я несся по тенистой тропинке, пыхтя и отдуваясь, пока не почувствовал острую боль в боку, и так, держась за бок, побрел домой.
Пока я рос, полей оставалось все меньше. Один за другим, ряд за рядом, вырастали дома и дороги, названные в честь полевых цветов и популярных писателей. Наш дом, старинный обшарпанный викторианский дом, был продан, и его снесли, а на месте сада появились новые дома.
