– Кирюш, это ты? – вдруг кто-то шепнул совсем рядом. И хотя шепот был едва различим, однако ж я понял, что голос был женский. Это тотчас и подтвердилось. – Нет, это не он, – произнесла невидимка уже громче. – Ты кто это, а?
Не зная, что сказать, я молчал. К моему изумлению, в углу вдруг вспыхнул огонек, но такой маленький, что ровно ничего нельзя было разобрать, кроме разве ладошки, его прикрывшей. Потом он поплыл в сторону и вверх, на миг замер и вдруг вытянулся языком. Но то была не свеча: зажглась лампада, и я увидал темный лик, а под ним смеющееся девичье лицо.
– Ты к отцу приехал? – спросила она, отходя от иконы и снова погружаясь в тень. Впрочем, теперь, на фоне огня, небольшая и ладная фигурка ее стала хорошо видна. Я все молчал. – Это, впрочем, неважно, – продолжала она, видно, вовсе меня не смущаясь. – Что же ты стоишь? Иди-ка сюда, – прибавила она, махнув рукой.
Не знаю, лампада ли разгорелась ярче, или глаза мои пообвыклись во тьме, но теперь я видел смутно комод с зеркалом, стул подле него, а у другой стены, ближе к двери, узкое темное ложе. На него-то и указывала девушка. Я, однако, не двигался с места.
– Ах, да так вон ты как! – вскрикнула между тем она с коротким странным смешком. – Ты хочешь, чтобы я первая? Ну, на же, смотри!
Она вдруг снова шагнула к свету и, легко подхватив край юбки, задрала его почти до шеи. Белья на ней не было. Не стану скрывать, смуглянки – мой вкус, но тут я невольно отдал дань белизне ее кожи и красоте русых волос. Было, однако ж, что-то болезненное и неестественное в ней, в этой ее позе, как, впрочем, и в словах. И вдруг я понял и разглядел что. Англичане зовут это мягко «ошибкой Бога», отчасти принося в жертву грамматику: shemale. Мы, с строгостью своих нравов, используем греческий эквивалент, куда более грубый, к тому же вперед означающий мужской пол, тогда как тут именно ничего нельзя решить наперед. Кто-то из итальянцев, и чуть ли не сам Да Винчи, утверждал уродливость гениталий. Позволю себе не согласиться с ним. Впрочем, человечество обречено вечно не знать, кто прав. Все мнения здесь – лишь то, к чему мнящий приноровился. И возможно, как для немногих избранных, ни змеи, ни разница нравов и рас не есть повод для отвращения, так же и здесь, в этом месте может быть приемлемо все. Я, впрочем, не хочу сказать, что достиг этого градуса хладнокровия. Но в тот миг точно ощутил, помню, лишь странную грусть да внезапный ужас при мысли о том, чем это могло быть для этих бедных, мне незнакомых людей. И самый жест
