Когда после новогодних праздников я позвонил ему, Петя «с порога» ошеломил меня новостью:
– Поздравь! У меня завтра последний урок. Больше никаких вундеркиндов! – объявил он. – Ни ногой больше в этот рассадник пафоса и нищеты! Хоть бы кто поджёг его! Прикинь, мне даже снилось – горят партитуры, но не сгорают, а просто ноты с них обсыпаются мелкой такой картечью! А сами листы становятся чистые, белые. И никакой тебе больше всемирной истории музыки… Папа-то мой был прав! Столько лет коту под хвост!
– Петь, может, тебе попозже перезвонить? – с трудом вклинился я в его песню.
– Ну а что попозже? – вздохнул он, успокаиваясь. – Мне теперь без разницы когда. Пашу сутками! Я же теперь ещё у отца типа стажируюсь – вникаю в вопросы недвижимости. А ты вообще чего звонишь? Дело есть или так?
Я помедлил, чувствуя, что Пете не до моей мечты о родине, и всё же признался:
– Хотел, чтобы ты съездил со мной в одно место. В деревню.
– В деревню? – удивился он. – Это ещё зачем?
– Хочу там землю купить.
– Ого! Я вижу, барометр пошёл тебе на пользу! – с удовлетворением заметил Петя. – А что хоть за деревня?
Я объяснил, что речь идёт о Старой Весне, где жил мой прадед, тот, который с хлебом и мандолиной.
– Вот оно что, – проговорил Петя. – Ну так какие вопросы! Раз надо – значит, съездим. Заезжай завтра за мной в школу часикам к одиннадцати. У меня там как раз последнее занятие – и всё, вольная птица! Как раз даже и здорово – мотнёмся, переключусь. А то ещё впаду в сантименты, сам понимаешь…
Я люблю места, где учат музыке. Мне нравится их переменчивая «погода» – ветры струнных, капли клавишных, солнечный луч трубы. С удовольствием прислушиваясь, я прошёл по коридорам и отыскал нужный кабинет.
Петя стоял у окна, в телефонном наушнике, грозно взявшись за вертикальную трубу отопления. Лицо его было напряжено и пятнисто, на лбу под тёмными волосами проблескивал пот.
– А не надо беспокоиться, выживу! Мне не впервой! – в ответ на чью-то реплику взвинченно проговорил он.
Я решил, что Петя поссорился с девушкой, и весьма удивился, когда, прощаясь, он назвал её Михал Глебычем.
– Петь, здорово! – приветствовал я его из дверей.
– А… Здравствуй! – обернулся он, чуть вздрогнув, и протянул нагретую о батарею ладонь. Костяшки на тыльной её стороне были заклеены пластырем.
– С кем болтал?
Петя сел к пианино, поднял крышку и, рассеянно поглядев на клавиши, опустил.
– Да Пажков…
– Что за Пажков? – спросил я, присаживаясь на соседний стул.
