— Тебе никто не нужен, кроме тебя самой. Ты прекрасно обойдешься без меня.
Она приходила в ярость от того, что он так хорошо ее знал. Но то, что он предлагал, всегда ранило ее в самое сердце. Действительно ли он этого хотел? Разве в его глазах не светилась до последней минуты надежда спасти в ней что-то?
— Не понимаю, зачем нам расходиться и давать пищу сплетням? Гораздо спокойнее жить так, как мы жили.
Она сидела к нему спиной, глядя на себя в зеркало маленького туалетного столика, и прикалывала брошь к платью, слегка растянув губы от усилия, которое прилагала, чтобы прикрепить ее точно посредине.
— Я не желаю больше так жить, — сказал он, устремив взгляд в окно. — Просто отказываюсь.
Она не придала особого значения его словам.
— Я не вмешиваюсь в твои дела; ты можешь делать все, что хочешь.
Вентура брал свои рукописи и искал убежища в комнате для детских игр. Девочка удивленно спрашивала:
— Папа, почему ты не с гостями?
Вентура смеялся, видя ее такой удивленной, гладил по длинным черным волосам и, прилаживаясь к ней, спрашивал тоненьким мальчишеским голосом:
— Не найдется ли для меня местечка в твоей комнате?
Когда гости уходили, Эсперанса открывала дверь в детскую и с холодной издевкой говорила:
— И ты еще смеешь утверждать, что тебе мешает шум?..
Эсперанса стояла на пороге в своем красивом платье, плотно облегающем фигуру. Губы ее были накрашены темной помадой, сигарета зажата в пальцах правой руки, согнутой в локте, — ее излюбленная поза.
Агата отходила от отца: она интуитивно чувствовала, кого ей надлежало слушаться.
— Здесь я никому не мешаю.
— Няня говорит, что девочка становится несносной, когда бывает с тобой.
Вентура начинал собирать исписанные листки.
— Теперь ты можешь оставаться здесь. Я забираю Агату.
Вентура оставался, но работать уже не мог.
Первое время после женитьбы он пробовал приспособиться к новой жизни и робко скрывал свои склонности и устремления. Пока они были молодоженами, им еще казалось, что они могли бы слить две жизни воедино, считаясь с интересами друг друга. Но так было в начале их супружеской жизни, пока ее сияющие томные глаза, затененные вокруг, выделяясь на белоснежной коже лица, буквально испепеляли его.
"Я ему нравилась, — подумала Эсперанса. — Как же я ему тогда нравилась!"
Было стыдно вспоминать в чужой комнате, перед этим человеком, облаченным в саван, о страсти мужа к ней в пору их молодости. То были греховные мысли. И, чтобы отвлечься от них, она посмотрела на монашеское облачение из грубой шерстяной ткани, подпоясанное белым шнуром.
