А потом я ему рассказал, что я служил на Севере, что на лодках я пробыл более десяти лет, и все это по 250 суток ходовых, без выходных и отпусков, и что мы ходили подо льды и в Атлантику, и что мы шли наощупь рядом с айсбергами.
А он говорил, что он все это знает, и что за службой всех своих курсантов следит, и чтоб я только никогда не сдавал своих, а я возмутился, и сказал, что никогда не никого не сдавал.
«Да, знаю я, знаю, – говорил он мне, – но ты только аккуратно, ты на виду, а ты очень резкий», – на что я ему сказал, что мне есть в кого быть таким резким.
«Но время же было такое, – говорил он, – столько мальчишек – и драки, и пьянки, и из канавы я вас доставал, и воровство было – надо же было со всем этим совладать!»
А потом мы вспомнили и начальника нашего факультета капитана 1 ранга Бойко – это был великий трудоголик, с которого наш Сан Саныч, чувствуется, брал пример.
Вообще, в те времена всегда были примеры – им следовали, подражали, их любили.
И наш начальник факультета чувствовал, что курсанты его любят – мы, проходя мимо, отдавали ему честь, а он останавливался, вытягивался в струнку и сиял – да, было такое время.
И время то было очень жестким, и попали мы на флот, а там шаг в сторону – смерть, и как это объяснить этим пацанам, обалдуям, что завтра они будут рисковать не только своей жизнью, но и жизнью всего экипажа, и как они по жизни пойдут с этим своим юношеским максимализмом, когда есть только два цвета – только черное и белое.
А я ему пытался рассказать, что нам же было по семнадцать лет, и что у многих не было отцов. Вот, например, у меня его не было с шестнадцати – он ушел из семьи – и меня это обожгло так, что я был словно кусок головешки, а тут еще училище, а потом флот.
Мы с ним еще долго говорили и говорили и не могли наговориться – все-таки, я к этому разговору готовился долго.
Почти сорок лет.
Ах, Россия – кочки, да поля, да курлыканье журавлей в чистом небе. А ты стоишь, запрокинув голову, и смотришь на то, как они летят, а вокруг, на сколько хватает глаз, синь небесная, да горизонта черта далекая – и ничего-ничего нет более, будто остановилось все, никуда не движется. И делать тут ничего не надо, потому что не за чем. Все равно все сделается мимо тебя и помимо, и отменят все начатое тобой, как вредное, и перепашут все уже вспаханное.
Сегодня подумал о себе, как о зеркале, в котором педагоги нашего народа, его наставники, репетиторы, учителя, гувернеры и вожаки медведей могут увидеть себя в натуральную величину.
