Кругом нас, повторю, летали единороги, хотя летали ли при этом мы – вот это я уже не очень отчетливо помню.
– Проходите, проходите! – верещала старушка. Она, оказывается, никуда не делась, как это показалось сначала, она просто так быстро металась перед глазами, что глаза должны были сначала привыкнуть к этому метанью, чтоб ее заприметить.
Полет единорогов, признаюсь, несколько стеснял наше перемещение, но они были необычайно милы.
– Брысь! – цыкнула старушка, и единороги пропали.
– Как вам это удается? – не удержался я.
– Что
«это»? – спросила старушка.
Полет единорогов, признаюсь, несколько стеснял наше перемещение, но они были необычайно милы.
– Единороги.
– Ах это. Это, батенька, каждый свое видит.
После этих слов мы оказались в самой середине зала. Там стоял стол резной, со всякими устремленными во все стороны упырями, дубовый над ним на цепях висел сундук кованный. За столом сидела старушка, похожая на мать игуменью. Она была в дорогой собольей душегрейке, а на маковке у нее была парчовая кичка.
– А жемчуга огрузили шею, – сказала она.
– Что? – сказал я.
– Ничего. Это я так, – пожевала она воздух. – Мне показалось, что сейчас вы это и скажете.
Ну? – спросила игуменья. – Чего вам хочется?
Григорий Гаврилович со старушкой был почти что знаком.
– А вы, наверное, Сказана Толковна Краснобаева? – спросил он.
– Она самая, – был ему ответ.
После этого он изложил нашу историю.
– Ой, чувствую, без Гародия Дожевича тут не обошлось, – кротко вздохнула Сказана Толковна после того как Григорий Гаврилович закончил свой рассказ. – И все-то всем сказочного хочется, неземного. Просторы, просторы российские! Вы, вы одни только в том виноваты, что человек тут ждет чуда гораздо более того, чем в остальных местах.
– Это почему же? – не удержался я, ощутив некоторую даже обиду.
– А все в сказках, пословицах, поговорках и оговорках. Труд-то каторжный был на земле, на землице. С сохой, да в лаптях нагнешься, наломаешься за день-деньской, и в конце дня-то только пословицами и заговоришь. И все-то они кровью писаны. И все-то они о жизни призрачной и о жизни нынешней. А работать щука будет. Или Серый Волк. Он тут умом-то только и отличается. Говорили царевичу: не трогай клетки, а он тронул. Говорили: не рви яблок – он сорвал. А вот улаживать дела с царем Берендеем – это уже к Волку. Грянулся оземь – и в красавца обратился. Не как-нибудь постепенно, а именно чтоб, значит, оземь. Со всего, понимаешь, маху. Или в молочке кипящем искупался – как заново народился. Тут все хотят народиться заново. А в жены – царскую дочь. Так что ежели что не так – сразу же к сказочке-то бегом бежим.
