– Как мертво?
– Так. На моей медицинской карте местности написано: «Избыто!» – стало быть, мертво. Это вам в отдел археологии надобно.
– Погодите! – не сдавался я. – Но я же ехал! У меня и билет был.
– На Мамаев курган тоже может быть выписан билет, но, согласитесь, все его защитники давно уже умерли.
– Мамаев курган?
– Ну да!
– Но нам же Грушино нужно.
Геннадий Горгонович посмотрел на нас с укоризной.
– Мне кажется, мы уже решили вопрос с врожденным слабоумием и принудительным лечением от него, – заметил он вкрадчиво. – Ужели ж мы должны к нему возвращаться? В археологию! Вам надобно в археологию! Справа от нас будет желтая дверь.
Я уже не помню, как мы оказались перед дверью археологии. Пахло схимой. Точнее, я уж и не знаю, чем пахло: затхлостью какой-то, которая казалась мне схимой, – черт его разберет. Григорий Гаврилович явно мялся перед тем как ее открыть.
– Шорох, – сказал он мне шепотом. Он почему-то перешел на шепот. – Вам не кажется, что слышится шорох?
– Где слышится? – так же шепотом отвечал ему я.
– Везде, – выдохнул Григорий Гаврилович, – Всюду. Шорох. И тени.
Это был лист регистрации от начальника медицинского департамента – и как он зацепился за мое ухо – ума не приложу.
И это было через секунду после того как пропали шаги того типа в ботфортах.
– Тени?
– Тихо. Т-ссс! Вот послушайте.
Эта часть коридора действительно была несколько пустынна, тут никто не ходил, не бегал, не проникал. Все как-то обтекали это место стороной.
– Стороной, – словно эхом отозвался мой спутник. – Стороной тут все ходят. Шаги слышите?
– Шаги?
Действительно, послышались шаги. Кто-то шел в старинных ботфортах, потому что отчетливо были слышны высокие каблуки. То есть было слышно, как кто-то большой, просто огромный с каждым шагом вколачивает свои каблуки в пол, и эти звуки приближались, все громче и громче, все слышней и слышней, вот сейчас кто-то покажется из-за поворота, вот сейчас.
Но потом он остановился, не дойдя до нас каких-нибудь двух метров, и в этот момент коснулись моего уха – т-с-ссс – это из меня вышел воздух!
Это было так, как если бы в детстве ты залез на старый чердак и стал там осторожно ходить, но тут вдруг паутина касается лица, и сердце твое замирает, и как только ты ее отодрал, тут же из глубины чердака к тебе кто-то пошел; он повторяет за тобой каждое движение, и ужас охватывает тебя, и крик застревает в горле, пересыхает слюна – а это всего лишь твое собственное отражение в старом зеркале.
