Одному Богу известно, что она делает с собой сейчас. Я пытаюсь представить, но не могу. Она в отличие от меня представляла это столько раз: «нормальную» жизнь, но всегда с мужчиной, с тем, кто увезет ее от жестокой действительности. Подобному никогда не суждено случиться, и даже она в конце это поняла.
Я отдал ей несколько книг: «Ярмарку тщеславия», «Гордость и предубеждение», «Госпожу Бовари», «Преступление и наказание».
– Ужасно мило с вашей стороны, Лоуренс, – сказала она, – притворяться, что я достаточно умна для подобной литературы.
Что она делает сейчас? Как выглядит по утрам? Возможно, возится в саду. Возможно, записалась в библиотеку.
Слишком трудно представить, что она живет как простые смертные, и не знаю, то ли это потому, что я слишком возвышал ее, слишком покровительствовал ей. Когда она не выходила на люди, часто сидела одна в комнате: диван, вышитые подушки, телевизор…
Она любила смотреть мыльные оперы, но ни один сценарист не мог выдумать драмы, подобной драме ее жизни. Но, как бы трудно ей ни приходилось (опять штампы), она не может не тосковать по той жизни, и, когда мы в последний раз виделись, ее почти раздражал тот факт, что она может свободно общаться с окружающими и заниматься своим делом.
Пока я вез ее на ринопластику, она не охала и не боялась так сильно, как в первый раз, хотя, согласно брошюре, должна была находиться «под пристальным наблюдением» все время пребывания в клинике. На этот раз она была угрюмой и насупленной, и когда я спросил, не волнуется ли она, ответ был коротким:
– С чего мне волноваться? Я всего лишь одна из сотен.
И это было именно так. Рио вполне может считаться столицей пластической хирургии. Купить новый нос было так же просто, как заказать новое платье по каталогу: можно выбрать фасон, который предпочитаешь из целой серии фотографий.
Однако я побелел от страха, когда мы вошли в приемную и увидели ее снимок, украшавший обложку одного из лежащих на столе журналов. Но она осталась совершенно спокойной. Сунула журнал мне в руку и велела читать. Во время консультации с хирургом и когда она уже сидела на каталке в больничной сорочке я держал журнал на коленях обложкой вниз и чувствовал, как он жжет кожу. Она была без макияжа, и из-под полиэтиленовой шапочки выбивалось несколько прядей темных волос. После всех формальностей пластический хирург, похожий на вкрадчивую ящерицу в хирургическом костюме, стал изучать ее профиль. Прошло два месяца с тех пор, как ее посчитали утонувшей. Ее портреты все еще будоражили прессу и публику. И хотя в сорочке и шапочке она выглядела совершенно невыразительной, с почти стертым лицом, каков был шанс на то, что он ее узнает?
