– Ты должен научиться играть в эти игры, – сказал он, аккуратно ставя свою чашку на полку. – Если ты допустишь хоть одну ошибку в следующий раз, я причиню тебе сильную боль.
Он снова начал мастурбировать, очевидно получая удовольствие от того, что я плачу, и от ужаса в моих глазах. Пока Дуглас тащил меня за волосы в спальню, я держался за его руки, пытаясь ослабить боль. Он швырнул меня на кровать, приказав лечь на живот, а потом привязал мои запястья и лодыжки к кроватным рамам и начал шлепать с настоящей жестокостью. Чем больше я извивался, тем большее удовольствие он получал, удовлетворяя себя снова и снова, пока в конце концов не повалился на меня, почти задушив меня складками своей вонючей, потной, отвислой кожи, крепко сжимая мою шею и заставляя тело впустить его.
– Какой хороший мальчик, – говорил он каждый раз, когда кончал.
Но потом Дуглас начал бесчеловечно унижать меня новым способом. Когда ему требовалась передышка, он привязывал меня к батарее в ванной и уходил, закрывая за собой дверь и приказывая не издавать ни звука до его возвращения. Мне оставалось только сидеть на корточках на холодном кафельном полу, испытывая тошноту от отвращения ко всему, что он делал со мной, и в ужасе от того, что еще предстояло. У меня кружилась голова, и каждая клеточка моего тела была готова разорваться от боли. Я думал, что не смогу перенести такую боль.
Когда дядя Дуглас вернулся через час, от него пахло алкоголем, и я понял, что он сидел в баре отеля, упиваясь своими сексуальными приключениями. В руках у него был стакан воды, и он наклонился и приподнял мою голову, болтающуюся на шее, как у мертвой индюшки, чтобы я сделал несколько глотков. Дуглас развязал меня и сказал снова принять душ, но, встав на ноги, я сразу же упал в обморок.
Наверное, я был без сознания несколько минут, а когда пришел в себя, он уже отнес меня под душ и снова мыл. Потом он вытер меня, отнес в спальню и одел. Как будто ничего не было. Потом Дуглас отнес мое «безжизненное» тело в машину и бросил на заднее сиденье, оставив ключ в номере, чтобы его забрал персонал отеля.
Когда мы добрались домой, меня снова отнесли в подвал и положили на матрас, чтобы я немного оправился.
Они основательно принялись за мою дрессировку, но тогда я еще не понимал этого.
Поначалу для других детей в школе я был новинкой – они впервые в жизни встретили немого мальчика, но вскоре новизна угасла, и я стал очередной легкой мишенью для насмешек и издевок. Я привык быть жертвой; эту роль я играл уже в течение нескольких лет, и ничто из того, что говорили или делали другие дети, не шло в сравнение с теми ужасами, которые я уже испытал на себе дома или с дядей Дугласом. Но я все еще грустил, потому что снова чувствовал себя изгоем. Я бы с огромной радостью завел друзей, но никто не хотел со мной водиться, потому что я был другим, странным. Многие просто не могли сопротивляться соблазну подразнить меня, зная, что я не смогу ответить. Я задавался вопросами: «Что со мной не так? Почему все так упорно избегали меня? Может быть, я унаследовал папины гены и был таким ужасным и злым, как говорила мама? Может быть, это папа был виноват в том, что моя жизнь стала такой, какая есть, как говорил Уолли?» Но в глубине души я верил, что папа был единственным человеком, который любил меня по-настоящему.
