Катерина положила в рот вторую половинку сосиски и, вздохнув, продолжала:
– В общем, принялась я все из квартиры выносить. Книги, белье постельное, сервизы, Достоевского собрание сочинений, шторы с окон сняла, даже ботинки его пропила. А бывает, сударь, он бьет меня да приговаривает: «Вот тебе, собака москальская, за вазочку! Вот тебе за утюг! Вот тебе за голодомор! А это тебе за Федора Михайловича!» А муж мой, тоже, знаете, из образованных будет. И фамилия у него благородная – Сапегов. В Минске он в университете учился. А когда границы появились, его на таможню пригласили. А теперь время сами представляете какое. Так он на службе и виду не подает. А с работы придет, приемник к уху приставит да целый вечер на кухне «Свободу» слушает и приговаривает: «Ну, оккупанты поганые, придет час, устрою я вам Оршу!» А приемник тот он всякий раз на службу забирает, боится, что и его «Свободу» из дома снесу.
Дама замолкла, взяла у Андрэ сигарету и спросила закурив:
– Скажите, сударь мой, а приходилось ли вам когда-нибудь пять суток ночевать на Брестском вокзале? А я уже пятые сутки! В общем, вынесла я из квартиры все! Так что выносить уже стало нечего. А пятого дня пошел он на службу в свою канцелярию, а я последнее, что оставалось, – парадный вице-мундир его с вешалки сняла да заложила! Нет, вы не подумайте, не здесь! В другой пельменной, на Краснофлотской. Эта крыса мне за него столько б не дала.
– Это я-то крыса? Ну-ну, придешь ты ко мне еще похмеляться! В ногах валяться будешь! Я тебе крысу припомню! – в этот раз толстуха в негодовании вылезла всем корпусом из боковой комнаты, схватила тряпку и стала нервно и как-то бестолково протирать липкие столы в зале. Подойдя к столику, за которым стояли долговязая жердь с телескопическим пьяницей, она грозно посмотрела на первого и рявкнула:
– А ты чего лыбишься? Рот закрой, идиот, а то муха залетит! – с этими словами толстуха выхватила у него пустую пластиковую кружку и как бы нечаянно всем корпусом двинула телескопа. Тот повалился на пол, тяжело застонал и начал совершать неуклюжие движения конечностями, словно большой краб, которого опрокинули на спину.
– Э-э… Ты! Да-ай поме-ерять, – растягивая слова, вдруг промычал долговязый.
Взглянув на опустошенную Катериной тарелку, Андрэ промолвил:
– Ну что ж, пора!
– Как пора? Подождите, сударь! Я ж еще не все рассказала!
Вернувшись на вокзал, Андрэ нашел свободную скамейку и уже не вставал с нее до прихода поезда.
