"Это не за ним ли, за убийцей?" — подумал старик и приготовился грудью защищать гостя.
Но вот несколько человек, опередив других, отворили калитку и вошли во двор. Вслед за ними хлынула толпа.
И тут Ханашв увидел, что на руках у людей лежала тяжелая, завернутая в бурку ноша, поддерживаемая со всех сторон.
При виде знакомой бурки у старика потемнело в глазах. Точно полоснули его по сердцу кинжалом.
Из толпы выступил убеленный сединами старик Ашвью Абидж, его сверстник и друг, и сказал:
— Крепись, Ханашв! Тебя постигло сегодня великое горе. Но нет ничего на свете, что с течением времени не ослабевало бы. Не ты ли всегда учил нас: чем сильнее у человека характер, тем крепче выдержка, — особенно в горе? Сегодня неизвестным черкесом убит твой Темыр!
У старика подкосились ноги. Он схватился за сердце и, наверное, упал бы, если бы люди не поддержали.
Плач и крики женщин огласили двор.
Двое суток пролежало бездыханное тело его сына на тахте в пацхе.
И двое суток под разными предлогами поднимался старик на чердак, чтобы отнести еду гостю-черкесу.
На третьи сутки, похоронив убитого, товарищи Темыра возвратились вместе с Ханашвом во двор. До позднего вечера они сидели со стариком.
— Мы знаем, — сказал один из юношей, самый любимый сверстник Темыра и неразлучный его друг, — все вместе мы не сможем заменить тебе сына. Но мы разделим с тобой горе. Каждый день мы будем тебя навещать, как будто все еще жив наш Темыр, и во всем будем тебе помогать.
— Даем тебе слово, — добавил другой, — что отомстим убийце. Черкес ловко прячется. Он ускользнул от нас в лесу, и, наверное, здесь, где-то рядом, кто-то его умело укрывает. Но мы разыщем его и убьем. Скоро, очень скоро ты об этом узнаешь. Может быть, хоть это немного успокоит тебя.
Слова их, произнесенные торжественно и решительно, громко прозвучали в пацхе.
И друзья Темыра ушли.
Безутешный старик огляделся, нет ли кого поблизости, наполнил дорожную сумку едой, приставил лесенку к чердаку и позвал черкеса.
— Сойди, мой гость! Сойди! Здесь нет никого. Все ушли.
И когда черкес спустился, старик дрожащей рукой протянул ему сумку.
— Возьми, — сказал он. — Здесь еды на два дня. Поспеши домой, дад! Лесом ближе пройти к перевалу. Ночь темна, тебя никто не увидит.
Низко-низко склонился перед стариком гость и приложил к губам край его черкески. Потом выпрямился и, не сказав ни слова, вышел из пацхи.
* Дад — сынок, дитя. Но так обращаются к младшим только абхазцы-мужчины.
