Так я и осталась одна.
Тут ты как раз сломала руку – и два месяца мы ничем не занимались, зато я приезжала к тебе домой несколько раз – просто так. Ты просила сделать кое-что по хозяйству, поила чаем, один раз даже оставила переночевать – кухня, чашки, топчанчик и пляски ложек.
Никогда я так и не смогла назвать тебя «мама». Какая ты мне мама, слушай! Я сама уже мама почти, Евгешка-то выбила для меня, как для самой умной! для надежды и гордости! три побежденные олимпиады – я давно поступила куда захочу! – выбила мне жилье, у меня будет своя квартира, однушка на самом краю, ну и что – все равно дико круто. Только что мне там делать одной в однушке? Просто жить, ты сказала, Гос-поди! Но разве же дело в этом, разве в этом ужас – когда началось оформление этой квартиры – стало ясно, не только школа кончается, не только я переезжаю в другой дом, кончается зачем мне к тебе приходить – эти рамки крошатся, уроки кройки-шитья-дизайна, мастер-классы, как быть женщиной, мамой, женой, сестрой (мы потом догадались, что ты и про это) – назови как угодно, но все это шипит, испаряется, будто не было… Ты сказала глубокой ночью, когда догорел наш выпускной, последний фейерверк и стало пора прощаться, я спросила тебя одними глазами: «Что же дальше?» Ты ответила вслух: «Как далеко мы забрались на этом кораблике, тут уж и дом мой недалеко, пешком можно дойти – хочешь переночуешь?» А когда мы добрались наконец до дома, ты добавила, будто сама слегка этому удивляясь, в твоем непередаваемом отстраненном духе: «Что ж, давай теперь просто дружить». Я сказала, вдруг потеряв голос, просипела едва различимо: но я не знаю, что это значит. А ты ответила: ну, подумай.
И я закричала.
Дружить, значит, бегать вместе – бежим скорее! Бегонии бьют в пылающие ладони, бегонии гонят в побег. Танцуем, летим, плывем, выскакиваем на песок, карабкаемся на высокую гору, осыпая камешки вниз, водопады камней, спугнув оленя, двух горных коз. Главное, руки не отпускать, не оглядываться, не смотреть даже друг на друга – это и есть женская дружба, не знала? Уф. Тяжело все-таки подниматься так долго. Вот и камень, присядем. Навсегда застряв в этом побеге, в переменах заката-рассвета, вдвоем.
И опять ты поднимаешь веточки, срываешь листочки, что-то тихое мастеришь. Человечек в широкополой остроконечной шляпе-листе.
– Кто это, знаешь?
– Нет.
– Китаец.
– Опять, что ли, сказка?
– Да. Возможно, последняя. Надеюсь, что последняя, во всяком случае.
