— Не просите, — танцует плешивый, — премьера, двоих я не проведу.
Рогинский прицеливается и одним движением настигает его:
— Сортир у вас открыт?! — он берет плешь-боя за плечи и трясет, но чтобы тот как раз не дергался, а замер, сосредоточился. Неподвижные предметы помогают терпению.
— Простите?
— Ничего страшного, — отклоняется Рогинский, — пожалуйста. Мне бы только поссать, и немедленно!
— Это Михаил Рогинский золотое перо «Советской Эстонии», — говорю я. — Будет вам фельетон на премьеру, если не пропустите.
Плешивый соображает и тянет Рогинского к раздевалке.
— Еще чего! — кричит Рогинский. — Минутное дело! — и, как из лужи, выхватывает свой плащ из рук гардеробщицы, уминает его в коричневой кожи портфель, из которого тут же вырывается запах квашеной капусты и пыжится сам целлофановый пакет с нею, надутый и важный и кем-то уже проколотый иголкой.
— У нас не крадут! — объявляет плешивый дуэльным голосом и встает на цыпочки. Тут взгляд его выплескивается на часы, глаза, в подражение, круглятся, и он тащит Рогинского в зал.
Рогинский хватается за плевательницу на тонкой ножке и гнет стебелек:
— Сортир покажите!!
— Сюда, сюда, — отзывается обиженно плешивый; мы прыгаем через ступеньки, оказываемся в маленьком зале, и за нами сразу закрывается дверь.
Из-под двери, однако, бьется лучик света, словно кто-то держит там для Рогинского крошечный спасительный фонарик. Рогинский завороженно тянется на луч, но от темноты отделяется большая женщина с бакенбардами, пахнущими лаком для причесок, и силой усаживает его в кресло.
Дама на сцене закатывает глаза, выдерживает паузу, от которой у нее перехватывает дыхание, и наконец объявляет:
— Вы не представляете, что со мной сегодня случилось!
— Я, я представляю! — орет золотое перо из зала, и перепуганный софит, качнувшись, кидает свет ему в лицо.
Рогинский отмахивается, запускает руку в портфель и, вымазывая плащ, вырывает клок капусты.
Рогинский ерзает, стонет, находит в кресле какую-то особую точку покоя, замирает, глаза его светлеют, как у карпа в ухе, он засыпает, похохатывая, и во сне ему все наливают и наливают пиво.
Как подсолнух за светилом, тянется публика за софитом к даме на сцене.
С дамой действительно произошло необычайное: она видела, как мужчина на улице поставил ногу на тротуар и стал зашнуровывать ботинок. То есть своими собственными глазами видела. Она бы, конечно, не поверила, если бы ей рассказали такое, но она видела сама. Он поставил ногу на тротуар, а на ней, на даме, была как раз розовая шляпка с лепестками, и она вышла в этой шляпке прогуляться, а он зашнуровал ботинок и пошел себе дальше, она его очень хорошо рассмотрела, хотя и стояла на противоположной стороне улицы, и знаете, ботинок был такой, как бы сказать, черный, остроносый, как у всех…
