— Нет, в начальной.
Она что-то ворчит, а я думаю, что, если бы я был где-нибудь с Ингрид, она бы из меня все подробности выудила или же мне пришлось бы врать. Но даже если бы у нас с Ингрид все было в порядке, я еще не стал бы рассказывать о ней Старушенции. Ей сразу мерещится свадебный колокольный звон. И она начинает отчаянно ускорять события.
Старик нагибается и выбивает трубку о каменную решетку.
— Не понимаю, зачем надо ходить в кино и платить такие деньги, когда можно смотреть то же самое дома и бесплатно.
— Да ведь это же все старье.
— Ну и что же? Все равно фильмы, верно?
— По телевизору нельзя показывать цветные и широкоэкранные картины.
— Широкоэкранные?
— Ну да, которые больше обычного размера.
Он посасывает потухшую трубку.
— Не думаю, чтобы от более широкого экрана картина становилась лучше, — говорит он.
Мне неохота с ним препираться. Фильм кончился, пошла реклама зубной пасты. Я встаю и бросаю окурок в огонь.
— Идешь к себе? — спрашивает Старушенция.
— Да, пора и на боковую. У меня сегодня был тяжелый день.
— Ты не забыл, что завтра мы все идем на чай к нашей Кристине?
— Нет, не забыл.
Пожелав им доброй ночи, я поднимаюсь к себе. В комнате Джима горит свет, и дверь приоткрыта. Я прохожу прямо в ванную, похожую на большой холоднющий погреб, где, кроме голых крашеных стен, труб и резервуаров для воды, ничего нет, и как можно быстрее мою лицо и чищу зубы. Когда я выхожу из ванной, Джим окликает меня. Подхожу к его двери и останавливаюсь на пороге.
— В чем дело?
Он вынимает из книжки светло-голубой конверт и швыряет его к изножию кровати.
— Письмо тебе.
Я поднимаю конверт, смотрю на него. Он адресован мне, и меня охватывает волнение.
— Где ты его взял?
— Я увидел его, когда поднимался к себе: он лежал в прихожей, у входной двери. Должно быть, кто-то просунул его в щель, пока мы смотрели телевизор. На нем нет штемпеля.
Да и адреса на нем тоже нет — только мое имя. Я сдерживаю желание тотчас вскрыть его.
— А отец с матерью видели письмо?
— Нет, я сразу поднялся с ним наверх, — Джим искоса хитро поглядывает на меня. — Я бы не сказал, что это мужской почерк, а?
Я улыбаюсь — улыбка расплывается у меня по всему лицу, хоть я еще и не знаю, что в письме.
— Спасибо, дружище. Я тебя за это не забуду в завещании.
— Не стоит благодарности, — говорит Джим.
— Очень даже стоит, только ты об этом ни гу-гу.
