— это надо с чувством, со страстью: «Ingraato», — пустила петуха, да еще какого! Парочки за соседними столиками — мы у стойки этого себе не позволяем — захохотали в открытую.
Ну вот, значит, после своего выступления старуха возьми и положи мне руку на колено, да еще спрашивает приторным голосом, понравилось ли мне.
— Конечно, понравилось, — сказал я, — классная песня, и вы поете замечательно.
Ее беспокойные пальцы поднялись к моему бедру, и я с тревогой взглянул на своих соседей: не заметил ли кто, что она делает этими пальцами?
— Ты уже все выпил, — сказала она, — закажи еще одну. Я угощаю.
Я сделал знак официанту: еще один «Негрони» — и в этот момент почувствовал, что старуха пальцем притронулась к моему враз отвердевшему члену. С ума сойти! Какое бы лицо сделала Пегги, подумал я, глаза бы вытаращила, увидев все это. А Хавьер тем временем пел ту песню, где есть потрясающие слова: «...И я готов бежать по следу твоему, как волк обезумевший...» Его низкий хриплый голос, его игра — это настоящее чудо! Мне принесли еще один «Негрони», и после первого глотка я решил, что больше никогда не стану заказывать этот коктейль: слишком много добавляют вермута, и он до противности сладкий.
— Ты всегда приходишь?
— Да. — Я кивнул утвердительно, а тем временем ее два пальца ощупывали мое хозяйство.
— И еще говоришь, что у тебя нет подружки! Такой красивый мальчик!
Я сказал, что у меня никого нет, что меня бросила Пегги и что я вовсе не мальчик, мне двадцать шесть... Не сообразил, дурак, что для нее это — младенец.
— Мальчик, — сказала она, раскрыв ладонь, словно решила определить мои габариты, — красивенький мальчик и крепенький!
Когда Хавьер кончил петь ту песню, где «волк обезумевший», мы все захлопали, и для моего «мальчика» наступила передышка, правда, лишь до той минуты, пока не зазвучала другая: «...И в знак того, что ты уходишь...», ее пел сценарист, тот, с густыми усами и печальным лицом. Рука старой шлюхи взялась за свое, теперь, стыдно признаться, к моему удовольствию, тем более что я уже принял четвертый «негрони». «Ведь то любовь была-а... а ты ее и не заметил...» — проникновенно пел Усач. Старуха обрушилась на меня с вопросами, сыпала один за другим, а я отвечал механически, не задумываясь, даже присочиняя что-то на ходу. Она мне тоже рассказывала о своей жизни, о странствиях, о разных вещах, но я слушал вполуха, потому что от ее беспокойных пальцев у меня уже все горело внизу и я весь отдался воспоминаниям о том, как было с Пегги в первый раз, прямо на ковре, в ее доме после праздника, когда ушли гости. Мы прощались с ней в прихожей, и вдруг она повелительно ткнула мне пальцем в грудь:
