«И сразу семь кинжалов вонзились в мое сердце», — заканчивает болеро Хавьер. Мы ему аплодируем. Я допиваю свое пиво.
— Когда ты приехал в Мексику, Гонсало? — спрашивает меня Маркос, закручивая кончик густых усов.
— В семьдесят четвертом, — отвечаю.
— А-а. Значит, после переворота.
— Да.
— Мне бы хотелось сделать передачу о Чили для телевидения. Ну что-то такое, скажем, о культурной жизни при Альенде, затем о военных и, разумеется, о том, что там сейчас.
Я смотрю на него, одобрительно кивая. Все это кажется таким далеким: мурали бригады «Рамона Парры»[30] на стендах в Сантьяго, мини-книжки издательства «Киманту»[31], которые одержали победу над Утенком Дональдом, протяжные звуки андской кены и новые песни группы «Килапайюн» со знаменитой «Ла батеа» Виктора Хары. Все это кажется таким далеким, хоть я ничего не забыл, ничего!
— А может, ты мне что-нибудь расскажешь? — настаивает Маркос.
— Да, — отвечаю. — Кое-что могу. (И почему у меня нет никакого интереса?)
Хавьер убрал руки с клавиш. Встал и, как всегда, удалился на полчаса. Перерыв. Кто знает, чем он занят в это время? Этого никто не видит. Его место неизменно занимает тот унылый парень, которого недавно бросила подружка. Ну не то, чтобы недавно — давно и навсегда, но он, бедняга, никак не оклемается. Поди-ка, играет чарльстон...
— Может, у тебя есть что-то интересное? — гнет свое Маркос.
— Да, — говорю, — кое-что есть. (И почему в душе такая пустота?)
— Ну да, ну да.
Прямо напротив меня сидит безнадежно увядшая Рут, она уже приняла три или четыре стакана «Куба либре». Жалкое зрелище! Надо же! Все еще считает себя молоденькой — открытая блузка с глубоким вырезом, а кожа-то дряблая, сморщенная... Улыбаясь, она чуть заметно двигает вставной челюстью. А руки мелко дрожат, когда подносит стакан к губам.
— Интересно, куда это исчезает наш Хавьер в перерыве? Ну хитрец! — говорит она с улыбочкой.
— Может, с вашего позволения, какает? — говорит Маркос.
— Целых полчаса?
— А что? Может, у него запор.
— Столько времени никто не просиживает, — заявляет старуха. — Полчаса — это слишком. Может, ходит подколоться, для кайфа, как теперь выражаются?
— Да, он всегда возвращается чересчур оживленный, — говорю я, будто бы соглашаясь. — А вы давно сюда захаживаете? — спрашиваю эту раскрашенную мадам, стараясь быть любезным.
— Я? Я здесь с того времени, как это случилось с его братом.
— С братом?
— Ну с родным братом Хавьера! — она проводит пальцем по шее. — Он повесился...
