Триста пятьдесят тысяч… Она позвонит своему адвокату, доктору Бремеру, чтобы в договоре, который она должна будет заключить с Йонатаном, не было никаких ошибок. Такое решение ей понравилось. Яна не представляла, что он собирается делать с этими деньгами, не знала, где и с кем он живет в Италии. Но, собственно, она и не хотела этого знать. Ей было уже действительно глубоко безразлично, что с ним будет.
За последние шесть недель, которые минули с тех пор, как он ушел из дому, она полностью успокоилась и расслабилась. Бывали дни, когда ей даже удавалось забыть, что когда-то они жили вместе.
Сейчас был сделан первый шаг к окончательному разрыву, и ей волей-неволей придется считаться с этим, но воспоминания о трех годах сплошного ада после смерти Жизель снова вернулись.
Йонатан не мог плакать. Никогда она не видела ни слезинки в его глазах. Они словно высохли, стали красными и воспаленными, как будто он пытался их выцарапать.
В первые дни после похорон Жизель дом Яны и Йонатана напоминал общежитие. Заходили друзья, сидели по два-три часа в кухне, литрами пили кофе, снова и снова повторяли одну и ту же фразу: «Если вам нужна помощь или захочется поговорить — мы в любое время в вашем распоряжении».
Йонатан не хотел никакой помощи, не хотел ни с кем разговаривать. Он сидел у себя, упорно молчал и не хотел никого видеть.
— Выгони их всех, — говорил он Яне, — меня нет дома. Я не хочу никого видеть.
— Так не годится, Йонатан. Ты и сам это прекрасно понимаешь. Когда-нибудь они нам могут понадобиться. Невозможно самому выдержать все это.
— Поцелуй меня в задницу!
Через две недели кошмар закончился. Никто больше не заходил к ним, телефон звонил уже не двадцать раз в день, а не больше одного раза, и Яна с Йонатаном сидели в кухне одни.
Она беспокоилась больше о нем, чем о собственных чувствах, пыталась обнять мужа, но он ее отталкивал.
— Оставь меня в покое!
Это были единственные слова, которые он бросал ей.
— Но у нас же есть мы с тобой, — шептала Яна в отчаянии. — Нам нельзя терять и нас самих.
— У нас ничего больше нет, — отвечал он глухо, — совсем ничего больше нет.
Он часами сидел в комнате Жизель. Неподвижно, без единого слова, без слез. Лишь изредка он заходил в кухню, но почти ничего не ел и очень сильно исхудал. Зато он пил. Выпивал каждый день бутылку водки, джина, граппы или «Корна». Пил до тех пор, пока больше не мог, пока не впадал в сон, больше похожий на беспамятство.
