Это самое | страница 30



Для тех, чья поступь шире, чем я мечтать бы мог.
Чтоб в темноте не сшибли меня, слепого, с ног!»

Невский проспект

Здесь топчется Россия праздная
кичась американской робой,
и тщится Западная Азия
глядеть Восточною Европой,
и снег раньше срока растаял
и неба колодец отверст,
но нечего делать раз та «Л»
поникла и сгорбилась в «С», —
зимовщик с проспекта Героев,
гудит кровяное вино,
и прыгает пьяное РОЭ,
как самоубийца в окно, —
живей, насекомое рыло,
покуда с коллажных куртин
рекою реклам не накрыло
и мордоворот не скрутил;
кляня гардероб свой дырявый
и мыслей своих сторонясь,
молчи и скрывайся, ныряя
в проулок, в лечебную грязь
и дальше – огня папироски
достанет, чтоб высветить путь
в свояси – туда где геройски
в термометре падает ртуть,
где саннодержавье, где снег, где
в окне ледяной андрогин,
где «не с кем» чредуется с «негде», —
туда, восвояси, dahin!

«Там, где на японской ширме…»

Повалиться, уставши, в оный автобус смерти – вези куда хошь.

Б. Шергин. Дневник 1942 года
Там, где на японской ширме
цапли (аисты de jure)
машут крыльями, большие,
будто рыбы на гравюре,
до Чапаева, до Чарли —
Чаплина и человека, —
на Таврической, в начале
жизни, улицы и века,
в блочно-розановом замке —
прянике, что Хренов-зодчий
для горбатой обезьянки
выпек на восходе ночи,
чтоб трагической зимою
под тропическим закатом
нагляделась на седьмое
небо, лакомясь цукатом,
и примнилось мирозданье,
как фарфор на этажерке, —
чтоб и мне без опозданья
с орхидеей в бутоньерке
оказаться в том мираже
кстати, как мускат к бисквиту,
а в 13-м, не раньше,
на дуэли быть убиту,
эту свару биржевую,
эту драку из-за кочна
то есть эту жизнь живую
смертью мертвою законча,
не примериваясь к тризне
и цене чилийской меди —
просто, как с телеги жизни
пересев в машину смерти.

Вторая рапсодия

Памяти Михая Варги

Воздевая, будто жрец Ваала,
руки к светодарной высоте,
чтоб за грудь почти без интервала
ухватиться правою затем —
полудохлый маленький комочек,
кубарем скатившийся с вершин,
сердце, сердце, аленький цветочек
на багровый гаршинский аршин,
в день, когда болотное алоэ
под рукой садовника Шарло
обнажает наглое и злое
в лепестках сокрытое жерло,
припадая, как сипай к орудью
(чьею волей – не об этом речь),
затыкая низкорослой грудью
в небе обнаруженную течь,
ожидая будущего вдоха,
как стрелы иль взмаха палаша,
возлежать невдалеке от Бога,
валидол под жало положа:
– Боже правый! – и не оттого ли
правый, что когда на правый бок
повернешься, лишь тогда от боли
избавляет ненадолго Бог?..
То утихнет, то вдруг часто-часто,