Во всех низовых подразделениях системы МВД долго обсуждались обстоятельства несчастного случая, оборвавшего жизнь молодого полицейского. А в медведевском отделе эти обсуждения проходили особенно бурно. Не решаясь прервать возмущенные речи коллег, полковник Медведев сидел в своем кабинете и, схватившись за голову, в тихом ужасе предполагал для своего отдела очень печальные последствия необузданных словопрений. И дурные предчувствия его не обманули. Даже самый уважаемый ветеран отдела, долгожитель угрозыска, наставник, учитель и поучатель молодежи, в первую очередь — отъявленного критикана и нытика Горюнова, два часа без остановки ругался и орал и при этом ухитрился не произнести ни одного лексически нормативного слова. Наоравшись, ветеран-наставник заявил, что немедленно уходит на пенсию и увольняется из этого (далее опять непечатно) и устраивается швейцаром в элитный ночной клуб. Что говорить о других, менее сознательных и выдержанных сотрудниках? Панов вместе с ними тоже будто слетел с катушек, орал и матерился еще похлеще наставника, хотя обычно матерщины не терпел. В итоге все, кому было куда уйти, уволились, а оставшиеся дали друг другу торжественную клятву, что отныне они не приблизятся к вооруженному преступнику ближе, чем на пушечный выстрел. Но кто в этих обстоятельствах всех удивил, так это Горюнов. «Уж Пригорюныч-то теперь будет целый месяц ныть и ругаться», — предполагали сослуживцы. Как они заблуждались! Горюнов только смотрел во все глаза на орущих и матерящихся, но сам не проронил ни слова…
И вот теперь, с тяжелым сердцем направляясь на доклад к начальнику отдела, Панов думал:
«Правильно говорят: не ту собаку бойся, которая лает, а ту, которая молчит. Видимо, тогда и принял Горюнов свое решение и только ждал случая, чтобы его осуществить. Сегодня и осуществил. Но разве в этом нет отчасти и моей вины? Как я тогда выражался по поводу всех и вся! И не объяснил товарищу, что одно дело — ругать сволочей, а совсем другое — самому становиться сволочью. Пригорюныч и подумал, что я одобрю его сделку с аферистом и соглашусь взять свою долю…»
Мучаясь и терзаясь, Глеб шел по коридору, решимость разоблачить друга-оборотня слабела с каждым шагом, а когда он открыл двери кабинета начальника отдела, эта решимость окончательно куда-то испарилась. И доложив полковнику о задержании Гоги, Панов ни словом не упомянул об аферисте. Горюнов ждал его в коридоре и, по-видимому, сразу поняв, что гроза миновала, уже почти шутливым тоном спросил:
