Как только огонь был затушен, Юлия, несмотря на уговоры охранников покинуть задымленное помещение, стала копаться в чадящих и дымящихся остатках своих нарядов и докопалась наконец до того, что осталось от бедной Клеопатры. Окропив ее бренные останки слезами поверх противопожарной пены, Юлия велела Оксане принести ларец из драгоценных пород дерева и поместила туда все, что осталось от ее некогда пушистой любимицы. Затем вместе с Оксаной, в слезах и саже, как два печальных ангела афроамериканского происхождения, они понесли ларец со скорбным грузом к месту временного упокоения, намеченного у подножия декоративной «Мазаевой внучки». Но не успели плакальщицы спуститься по лестнице к зимнему саду, как Юлия остановилась и встревоженно обернулась к Оксане:
— А как же котята?! Ты что, забыла? Они там одни!
— А что она может помнить? У нее голова дырявая! — тут же встряла спускавшаяся в конце процессии Лидия.
Ахнув, Оксана всплеснула руками и побежала вниз, к покинутому ею посту. Горестные крики и рыдания, тут же донесшиеся снизу, со ступеней зимнего сада, заранее известили Юлию о новой трагедии. И правда, выйдя из дверей Юлия увидела Оксану, плачущую и порицающую сквозь слезы Дэна за зверскую жестокость. Одновременно горничная доставала из ведра тела утопленных Дэном котят и раскладывала маленькие трупики в ряд на мраморной ступеньке. В нескольких шагах от нее стоял Дэн и, мерзко ухмыляясь, любовался плодами своих дел, не предвидя для себя ровно никаких неприятных последствий.
«Неприятности из-за каких-то кошек?! — вполне справедливо мог бы рассуждать Дэн в свои неполные четырнадцать лет. — Побойтесь Бога! Я и любой мой ровесник можем изнасиловать, а потом убить первую попавшуюся девчонку, а покажется нам мало — и двух, и трех! Или сначала убить, а насиловать уже мертвых. И нам по мудрым российским законам ничего за это не будет! Разве что пышнобедрая тетя с большими звездами на погонах погрозит пальцем: “Больше не шалите, малыши!” Так если закон позволяет мне безнаказанно убивать людей, как встречных, так и поперечных, и вообще всех, кого мне только заблагорассудится, то ответьте, положа руку на сердце: какие могут быть возражения против моих шалостей с кошками?!» И, уперев руки в боки и нагло усмехаясь прямо в лицо своей сводной сестры, Дэн возразил в ответ на стенания Оксаны:
— Подумаешь, стоило так орать. Я просто типа пошутил…
Возможно, Дэн и вправду был способен рассуждать и даже рассуждал здраво. Но при этом он не принимал во внимание некоторых особенностей менталитета столичных жителей. Тысячи и тысячи их сограждан, искалеченных, зарезанных, застреленных, задушенных, замученных, сожженных заживо, съеденных каннибалами и растерзанных бродячими собаками на улицах города-героя Москвы, — для них лишь отвлеченные цифры статистики и воспринимаются ими с равнодушием, удивляющим как социологов с политологами, так и психологов с психиатрами. Но если какой-нибудь злодей и изверг в ответ на нечаянный укус покалечит, а то и убьет доброго двортерьера Шарика или лохматую очаровашку Жучку, негодующие москвичи выйдут на демонстрацию протеста с красочными плакатами и транспарантами, запикетируют суд, требуя сурового наказания для преступника, а затем обязательно добьются установки бронзового памятника безвременно погибшему другу или подруге человека. Да что москвичи! А жители второй нашей столицы? Разве они не установили бронзовый памятник Чижику, который на вопрос: «Чижик-пыжик, где ты был?» — неизменно отвечал: «На Фонтанке водку пил. Выпил рюмку, выпил две — закружилось в голове». Водка, как это часто бывает, оказалась паленой, кружением головы последствия возлияний не ограничились, и летальный исход воплотился в бронзу… Вот так, Чижику, загубленному метиловым спиртом, поставили памятник. А как почтили память сотен тысяч россиян, уморенных представителями среднего и малого криминального бизнеса точно таким же способом? Где монумент погибшему от белой горячки крепко выпивающему россиянину или памятник неизвестному умеренно пьющему гражданину России, польстившемуся на дешевую ядовитую бормотуху? Нет ни того, ни другого! И не будет! А памятники Шарику, Жучке и Чижику стояли, стоят и будут стоять вечно как символы двух столичных менталитетов в рамках одного российского либерально-гуманистического проекта! И Юлия, горячая поклонница либерального гуманизма, жила и постоянно боролась под лозунгом «Животнолюбивые идеи — в жизнь!» Этих-то обстоятельств и не учел Дэн, позволив себе беззаботно и гадостно усмехаться. Он знал либеральный гуманизм с хорошей для него стороны, теперь ему предстояло узнать его с плохой…
