- Можем! - поддержал Андрей громко и дерзко потребовал у каптенармуса: - Сала давай! Концерву! Мы кто теперь? Мы- хилые. Да верст по двадцать в день… Сало давай! Концерву! Не то я тебе…
Каптенармус, тоже ладный, тоже чистенький, сытый, видавший всяких, зыркнул на него глазами и хотел было обрезать:
- Ты кто такой? Что дадут, то и возьмешь! Ишь, аристократы…
Триста шестнадцатая команда состояла из сорока пяти человек,
двое из них были танкисты в обгоревших комбинезонах. И один из танкистов, смекнув что к чему, крикнул на каптенармуса:
- Как кто? Ты что, не знаешь? Да это личный шофер генерала. Протри зенки! Личный, пенял? - с устрашением повторил он.
Они - триста шестнадцатая команда - получили и сало, и сухари, и сахар, и, конечно же, заветный концентрат “суп-пюре гороховый”, и, оттащив все это в сторонку, разделили на сорок пять порций.
Так как у Андрея не было вещмешка, он попросил того солдата, из-за которого спорил с каптенармусом:
- Давай сложим все в твой. А нести будем по очереди.
В глазах солдата еще не погас восторг победы, и он не мог не согласиться:
- Давай. Коль доверишься. А ты и правда шофер генерала?
- Это детали, - небрежно уклонился Андрей.
Старший команды объявил, что выходят из деревни завтра в семь, что сбор на восточной околице, что цель их - станция Яготин, к которой им надлежало прибыть к вечеру третьих суток, что там сбор у продпункта.
Старшего слушали внимательно, в его полевой сумке были их документы - карточки передового района, начатые истории болезней, без которых отставшего от команды на любом КПП задерживают. Чтобы этого избежать, следовало не отставать от старшего, утрами ко времени приходить на околицу, вместе трогаться с привалов и идти себе и идти в тыл, все отдаляясь от фронта.
Двадцать - двадцать пять километров в сутки было не расстояние. По теплой сухой осенней погоде, неторопливо шагая по обочинам проселочных дорог, вытянувшись в цепочку или парами, тройками, чтобы можно было поговорить, при такой погоде можно было шагать и шагать, глядя на поля, рассматривая птиц, присаживаясь на берегу речушки, в перелеске, чтобы и перекурить, и проветрить портянки, и подремать, пожевав сухарей с салом. Вечером же, добравшись до деревни, расположившись на огородах или еще где, легко и приятно было зажечь костерок, наварить супу-пюре, вскипятить чаю, зная, что впереди у тебя вся ночь, что никто теперь тебе не крикнет: «Подъем! В ружье! Выходи строиться!..»
