- Все! Все кончилось. Он улетел. И не прилетит! - сказал ей Веня и помог подняться с колен от колес.
Как бы не замечая ни бледности, ни дрожи, ни глаз актрисы, в которых бился ужас, Веня галантно продолжал, давая ей придти в себя:
- Вы, наверное, первый раз на фронте? Первый раз всегда страшно. Но вам придется закончить стихотворение, иначе как же… на полуслове…
Отстегнув флягу, свинтив пробку, слив, чтобы ополоснуть горлышко, немного под ноги, Андрей протянул флягу чтице:
- Попейте. Попейте хорошо, побольше.
Актриса поднесла флягу ко рту.
- Это… это коньяк?
- Нет! Нет! - успокоил ее Веня, - Это чай! От завтрака. Коньяк нам не положено.
Актриса как выдохнула:
- А хорошо бы, если бы коньяк…
- Извините, - застеснялся Веня.- Не дают нам…
Прикрыв глаза, актриса выпила все, что было во фляге.
Она, наверное, еще не слышала, как стонут раненые, как кто-то громко распоряжается: «Раненых в санбат! Живо! Убитых туда, под сосны, пять метров от края поляны! Сержант! Быть у убитых, пока… В общем , быть, пока не получите другого приказа! Выполнять, живо! Живо, товарищи!»
Она, наверное, и не заметила, что их уже окружили, смотрят на них, что аккордеонист отряхивал ей платье на коленях.
- Благодарю, молодые люди, - актриса отдала Андрею флягу и перевела дыхание.
- Будете в Москве - милости прошу к нам. Моя фамилия Палецкая. А МХАТ вы знаете.
Палецкая была не очень громкая, но все же известная в Москве фамилия.
Веня, сняв пилотку, держал ее слегка на отлете, как бы считая, что представляться в пилотке неприлично.
- Я знаю вас… То есть, я видел вас - в «Трех сестрах», в «Синей птице», еще в каком-то спектакле, простите, не помню… Позвольте мне сказать, вы - блестящая актриса, и большая честь… Да, очень большая честь…- Веня зарделся.
- Благодарю. - Палецкая уже пришла в себя и, оглядевшись, услышав стоны, увидев за плечами тех, кто ее окружал, увидев, как уводят и уносят раненых, как уносят убитых, услышав требования: «Давай, продолжай концерт! Когда нам еще покажут! Концерт давай!», она, вновь побледнев, оглядев всех, кто стоял рядом, вдруг нахмурилась, стиснула губы, приподняла высоко подбородок.
- Я… Я буду читать! Да! И немедля!
… Если ты отца не забыл.
Что качал тебя на руках,
Что хорошим солдатом был…
После первых же слов Палецкой все, зашикав друг на друга, дергая за гимнастерки, угомонились, расселись, раненых, которых зацепило слегка и которых не было надобности срочно отправлять в санбат, заканчивали перевязывать молча, а те, кого уводили, и те не раненые, которые уносили тяжелых, старались ступать потише, чтобы не очень топать, не очень хрустеть травой и веточками.
