— В морского или галактического? — спросил Иван Филиппович.
Решили играть в галактического. Иван Филиппович отключил у себя рентгеновое зрение, и мы ударили костяшками по столу.
С этого началась для меня на корабле вольготная жизнь. Всю основную работу я переложил на плечи машины, а сам забивал «козла» или торчал вместе с вахтенными в центральном посту, уставившись в экраны. Иногда на меня нападала хандра. Я запирался в каюте и включал магнитовидеофон. Леночка ухаживает за саженцами, Леночка у доски доказывает теорему Пифагора, Леночка с книгой — проплывали передо мной кадры.
Наш полет носил испытательный характер. Мы должны были проверить на форсированных режимах работу новых гогонных двигателей. В искусственном вакууме гогоны сталкивались с антигогонами. Энергия при этом выделялась колоссальная. Корабельные гогонники говорили, что на противометеорную водородную бомбу они смотрят как на пистон для детского пистолета. «Молекула» развила скорость, близкую световой. Приближался момент, когда пора было начинать торможение.
Затормозим, повернем и двинемся обратно к Земле.
Я забрел в красный уголок. В микропористом кресле тонул Иван Филиппович. У бильярдного стола толкался с кием в руке Бронзов, целился, бил. Шары с треском всаживались в лузы. Он предложил мне перекинуться партией-другой в пирамиду. Я отказался, сославшись на то, что утром по ошибке влил в правый локтевой шарнир слишком густую смазку (не мог же я с ним на самом деле играть: сразу бы выяснилось, что у меня не механическая, а обыкновенная человеческая рука).
— Каррамба! — выругался Иван Филиппович. — Сейчас должны включить тормозные, клянусь альфой Волопаса!
И в тот же миг из-под ног чиркнул пол, ухнуло, загрохотало.
Когда я очнулся, было полутемно, едва светили аварийные лампы. Искусственная тяжесть исчезла, я висел, колыхаясь, в воздухе, ногами к потолку. Передо мной парили бильярдные шары, обломок кия, сорвавшаяся со стены копия с шишкинской картины «Утро в сосновом бору» и (я глазам своим не верил!) фантастически изменившийся Иван Филиппович. У старого космонавта оказалось две головы. Та, которая должна была находиться на плечах, металлическая, с антеннами и объективами, отломилась и держалась на тоненьком проводочке. На ее месте очутилась другая — небольшая, с румяным курносым личиком, бантиками в косичках, — испуганно уставившаяся на меня голубыми глазами.
С ума сойти! Вот артистка!
— Не ругайте меня! Мне так хотелось полетать на звездолете! Я больше не буду! Что вы сделаете со мной?
