Проснулся и ощутил себя сиротой. Алина еще спала, открыв рот и издавая странные булькающие звуки. Падчерица возилась в своей комнате, сына не было слышно. Я встал так осторожно, что тахта даже не шевельнулась, и вышел на кухню, где уже напевал включенный чайник.
Вошла падчерица, и мы одновременно потянулись к приемнику. Я уступил, но радио ответило все-таки на мой вопрос: «…при отсутствии нареканий со стороны администрации возможно условно-досрочное…».
— Фу, — дочь Алины уселась и глянула в дождливо-снежное окно. — Это не мне, папа. Явно — тебе. Ты меня перебил.
Внизу ползла машина, свет фар рассеивался в мокром тумане.
— Детка, — я погладил девушку по голове. — Ну, прости меня. За все. Почему ты такая сердитая? Что я тебе сделал?
— Мама сказала, что ты мне не отец.
— Дура! — я тихо взорвался. — Проклятая дура!. Когда она это сказала?
— Тогда. После игрушки. Я очень плакала из-за тебя. И она плакала. А потом сказала что ты мне не отец. Что, когда вы встретились, она была на седьмом месяце. А ты женился на ней, потому что пожалел.
— Слушай, — я бессильно злился. — А это вообще важно?
— Да нет. Просто теперь у меня будет одной морокой больше. Надо еще его найти. Ну, того, ты понимаешь.
— Зачем? Он тебе нужен? В глаза посмотреть хочешь? Да незачем. Скотина он.
— Ты его знаешь? — тревожные глаза чуть расширились.
— Нет. Я предполагаю. Если бы знал, морду бы расквасил, честное слово.
— Да? — она удивленно взглянула на меня.
— Он мог что-то сделать. Придумать, — добавил я. — Время было такое. Твою маму просто заклевали бы из-за этого. И давай закончим разговор.
— А ты все еще думаешь ну обо всем этом?
Я видел: вопрос важен. Она нервничает. Надо сказать нет я уже забыл. Но я не мог.
— Думаю, детка. Но что толку?
* * *
Лето рухнуло с небес, как наказание за грехи. Душное, знойное, тяжкое. Не лето, а борьба за выживание под злым солнцем, которое вдруг перестало ласкать и начало мучить. Все время хотелось пить, и я, выходя из дома, брал с собой двухлитровую бутылку холодной воды, которой хватало на час, не больше.
Я искал. Это стало привычкой, как умывание по утрам, как завтрак. Иногда мне казалось, что я схожу с ума, без цели бродя по выгоревшей траве среди ничейных яблонь и вглядываясь в песок и мусор под ногами. Я звал. Я заговаривал с ней. Она не отвечала, но один раз, когда я, заслышав шорох за спиной резко обернулся, кусты дикой полыни еще хранили отпечаток ее бегства.
Нормальные люди в отпуске отдыхают, а я вместо этого тратил дни на игру в кошки-мышки с чем-то, чего абсолютно не понимал и во что почти не верил. Оно не давалось в руки. Оно убегало. Но только во время этих дурацких поисков я чувствовал, что живу.
