— Сейчас, сейчас… — мягко унимает москвичеву прыть Ниточка, — только программу новую проверю.
— Медицинский кабинет нам с тобой, Ниточка, пора проверить…
— Какой ты скорый. Дай записать сегодняшнее!
От Ниточки приезжего отрывают быстро и отрывают грубо, и не кто-нибудь, а Трифон.
— Ни в какую больницу я не поеду, — говорит Трифон с порога, хотя вопросов ему никто не задает. — Мне сорок три, уже на больных насмотрелся, — добавляет он специально для Ниточки, вскинувшей удлиненные глазки с едва заметными складками в виде маленьких «рыбьих хвостов» в углах.
Трифон манит приезжего пальцем:
— Идемте в лес, прогуляемся. А Нина Ивановна самописцы пока проверит. Я тут одну здоровскую поляну знаю.
С трудом отодрав себя от Ниточки, все еще возбуждаемый воспоминаниями о превосходно оборудованном медицинском кабинете, о нежности и податливости Ниточкина тела, приезжий нехотя плетется за Трифоном.
Однако по мере углубления в осенний лес настроение москвича меняется. Возбуждение покидает, сердцебиение почти унялось. Спокойствие и смирение с каждым новым шагом ковшами и малыми ковшиками вливаются в ему в душу.
Приезжему даже кажется: еще самую малость, еще с десяток шагов — и прямо сейчас, в первый день октября, повалит крупный киношный снег. И занесет неудобья и страхи, завалит по крыши дома, отрежет пути в столицу. Не надо будет выбегать на скользкие улицы, не придется наблюдать встревоженно орущих людей, любоваться на дележи и захваты, ощущать кожей наращивание капиталов и замышляемые у всех на глазах банкротства. И, конечно, отпадет необходимость кидаться сорными словами, спорить и кричать про богатых и бедных, про зеленых, красных, белых, желтых!..
Трифон отыскивает поваленное дерево, садится, указывает приезжему на гладкий высокий пень и сразу берет быка за рога:
— Говорю с вами только потому, что мне и обратиться здесь не к кому! Да, я ездил в Москву, да, говорил со знающими людьми. В Университете, в Академии наук, в ИЗМИРАН, в Институте Иоффе. Но они даже рта раскрыть мне не дали.
— Да бросьте вы.
— А представьте. Все зациклились на теории Эйнштейна, как Зюг-Зюган на ленинизме. И теперь меня слушают — этого не скрою — одни лохи и чайники! Такие, как вы, к примеру. Только не обижайтесь. Про лоха — это я грубовато, но по существу верно.
— Ладно, переживу. Меня в Москве тоже, как ту псину бездомную, пинают. А чаще, как хомячка: то тискают, то по носу щелкают, то из клеточки в клетку пересаживают…
