Старушка поправила очки и рассматривала его секунду. И вторую. И третью.
— Да он совсем ослабел, бедняжка, — сказала она наконец. — Что ж, ребенок есть ребенок, даже если он трубочист.
— Воды! — прошептал Том.
— О, господи, — она вскочила, подошла к Тому и пощупала его лоб. — Тебе сейчас нельзя воды, я принесу молока.
И она ушла в другую комнату, а вскоре вышла оттуда, неся кружку молока и кусочек хлеба.
Том залпом выпил молоко и поднял глаза. Ему стало куда лучше.
— Откуда ты пришел?
— Оттуда, — и Том показал назад и наверх.
— Из Хартховера? Через холмы? И спустился по склону? А ты не лжешь?
— Зачем? — н Том прислонился к косяку.
— А как же ты там оказался?
— Я бежал из Усадьбы. — Том так устал, что даже не стал ничего выдумывать, а просто коротко объяснил старушке, что с ним произошло.
— О, господи, так ты ничего не украл?
— Нет.
— Да уж, я тебе верю. Ну и ну, от самой Усадьбы, да по нашему склону! А что же ты не ешь?
— Не могу.
— Но хлеб вкусный, я сама его испекла.
— Не могу… а что, сегодня воскресенье?
— Нет, а почему ты спрашиваешь?
— В голове у меня звонят колокола, — объяснил Том, склоняя голову к коленям и закрывая глаза.
— Бедняжка, да ты совсем болен, пойдем со мной, я тебя уложу куда-нибудь. Я бы положила тебя в постель, да уж очень ты грязный.
Но Том не мог даже встать, и тогда старушка кое-как подняла его и помогла добраться до сарайчика, а там уложила его на кучу душистого сена и велела поспать как следует. Ей нужно было кончить урок, а потом она снова придет к нему.
И она ушла в дом, думая, что Том уснул.
Но Том не уснул.
Он крутился, вертелся и метался на своей мягкой душистой постели, и было ему так жарко, что он мечтал о холодном ручье, а потом ему пригрезилась чистенькая девочка, кричавшая: «Ты такой грязнуля, иди умойся!», а потом голос ирландки сказал: «Кто в чистоте живет, тот чистым и останется». А потом снова зазвонили колокола, на сей раз так близко, что он уверился: да, сегодня воскресенье, старушка не права. Ему нужно пойти к ручью и умыться. И он громко произнес в полусне:
— Мне надо быть чистым, да, мне надо быть чистым!
И тотчас он очутился на лугу, повторяя:
— Мне надо быть чистым!
И он пошел вперед в полусне, как часто бывает с детьми, когда они болеют. Он ничему не удивлялся, просто пошел к ручью, лег на траву и посмотрел вниз, в чистейшую прозрачную воду, а крошечные форели ринулись врассыпную, напуганные его черным лицом. Сначала он окунул руку — ах, какая прохладная вода!
