— Лагерь истребления.
Так мы наконец узнали. Мы посмотрели друг на друга, но не успели ничего сказать.
Эсэсовцы, наблюдавшие вместе со своими собаками за этой сценой с платформы, заорали на нас. Они то и дело щелкали хлыстами, целясь по отстающим.
Из громкоговорителя скомандовали: «Мужчины налево, женщины направо». Дубинки обеспечивали выполнение приказа. Я быстро поцеловала отца и сказала, чтобы он поторопился, пока его не ударили. Сделав несколько шагов, я услышала щелканье хлыста и крик. Может быть, это били моего отца? Никогда мне не узнать ответа.
Я догнала мать и сестру и встала в строй. Женщины длинной вереницей медленно двигались к столу, где эсэсовец, стоя рядом со своей ищейкой, помахивал палкой, как дирижер на помосте: «направо, налево, налево, налево». Это был сам Вотан, распоряжающийся жизнью и смертью.
— Мы родственники. Мы хотим быть вместе, — протестовал кто-то.
Он безучастно смотрел перед собой и механически повторял:
— Вы встретитесь позже. Старики и дети поедут в фургоне. Вы все направляетесь в одно место.
Матери неохотно отпускали своих дочерей. Сестры отделялись от сестер.
Моя мама была безутешна. Пока мы продвигались в длинной очереди, Ливи и я держали ее за руки и пытались придумать что-нибудь, чтобы она перестала плакать.
— Мама, ведь ты прожила хорошую жизнь?
— Да, но вы обе еще не жили. Почему вы должны умереть?
— Не думай об этом. Не думай о нас. Я не жалею, что умру.
Я примирилась с тем, что нас ведут на смерть. Я воспринимала это спокойно, не протестуя, даже не думая о сопротивлении. Может быть, потому, что в глубине души я в это еще не могла поверить.
Мы стояли перед высоким блондином в новенькой, с иголочки, форме СС. Позднее я узнала, что его звали доктор Менгеле. Он остановил на нас свой пронзительный взгляд и указал палкой на маму:
— Вы направо, вы обе налево.
Мама в своем темно-синем платке на голове, с покрасневшими глазами тесно прижималась к нам.
— Эго мои дети.
— Вы увидите их завтра.
— Можно мне немного воды?
— Вы получите кофе, когда прибудете на место.
Бедная мама. Она не получила кофе, когда прибыла туда. Когда она стояла там, подняв свои иссохшие губы, из крана потек газ.
Я быстро отступила от нее. Может быть, слишком быстро. За долю секунды в моей голове промелькнула мысль: «Она умрет, а мы будем жить. Я не хочу идти с ней. Я хочу жить».
Как только мы расстались, у меня хлынули слезы. Меня охватило чувство вины. Неожиданно я увидела свою молодую мать глазами эсэсовца. Она выглядела старой в темном платке, с покрасневшими глазами. Почему я не заставила ее перестать плакать? Почему я не сняла с нее платок? Почему? Почему?
