На первом устроенном ею балу между Лукрецией, Джулией и красавицей Катариной Гонзага, супругой графа Оттавиано де Монтевеккьо, возникает настоящее соперничество. Обе кузины готовятся к бою, они достают из сундуков свои самые роскошные туалеты. «Кажется, — скажет потом Джулия, — что мы вывезли из Флоренции всю парчу, какая там имелась, присутствующие были ошеломлены». Во время праздника Лукреции представляют знатных лиц города.
На следующий день Лукреция отправляет отцу весьма приблизительный портрет своей соперницы: «Графиня Катарина Монтевеккьо выше сеньоры Джулии на шесть пальцев, у нее чуть полноватая фигура, белая кожа, красивые руки, словом, это довольно интересная особа, однако у нее неприятный рот, ужасные зубы, белесые глаза, плохая форма носа, отвратительный цвет волос и лицо длинное, как у мужчины. Изъясняется она изящно и легко. Я видела, как она танцевала, мне она совершенно не понравилась. Словом, что ни возьми, presentia minuit famam («ее внешность не делает ей чести»)>1. Зато Джулией Лукреция по-прежнему восхищается, и ей не противоречит гуманист Якопоне Драгони, который пишет своему хозяину Чезаре Борджа: «Смуглая кожа, круглое лицо и пылкий характер — вот что так привлекает в сеньоре Джулии».
Несколько дней спустя одна испанка из свиты Лукреции — донна Лукреция Лопес, дочь ватиканского датария Лопеса, выходит замуж за Джанфранческо Ардицио, придворного врача Сфорца. После церковного обряда все собираются на пир в piano nobile[6] дворца, и Лукреция сидит во главе стола. Многочисленные канделябры блещут всеми своими свечами на гигантском столе, стаканы из цветного муранского стекла играют пестрыми бликами, а посланные в Пезаро тарелки из майолики делают сервировку поистине великолепной. Лакеи, обутые в туфли с войлочной подошвой, двигаются бесшумно, и слышно только, как поют оду новобрачным да легкий шепот фонтанов. Гости погружаются в блаженное состояние, они чувствуют себя счастливыми, они словно заключают безмолвный договор: наслаждаться сегодняшним днем, приятной беседой, пряными запахами соуса, поданного к миногам, букетом вин. Задумчивое, словно точеное, лицо Лукреции понемногу оживляется, и она постепенно втягивается в атмосферу праздника, хоть и сохраняет некоторую сдержанность.
Ее современники все еще сомневаются в том, знакомо ли ей наслаждение и способна ли она ради него на безумства. Однако порой она бывает расположена к сладострастию, что проявляется в неистовых порывах, приправленных невинностью.
