— Черт с тобой, самец-красавец, так и быть, получишь до кучи и меня, а то еще заболеешь от досады, что список неполный. Когда?
7.
Непролетарского вида женщина лет пятидесяти, грузившая возле магазина палую листву в необъятный, как двуспальный матрас, мешок, тоже приветливо кивнула Рите. «Здравствуйте» еще сказала, а не более употребимое в повседневном обиходе «Здрасьте».
— Здравствуйте! — ответила Рита и вдруг неожиданно для самой себя остановилась.
Тотчас разогнулась и та, оставив мешок, который сразу повалился набок, как толстый пьяный мужик, поддерживаемый преданной, несмотря ни на что, женой и вдруг лишившийся последней в жизни опоры.
— Погодка-то до чего благостная, помирать не надо, — начала традиционно дворничиха, стягивая с рук синие, чуть не по локоть, резиновые перчатки.
Это для сбора сухих листьев, пожалуй, не самый подходящий элемент спецодежды, но, кажется, она еще и полы в магазине моет. Или не она, а похожая на нее уборщица. Ведь обе эти профессии нынче чрезвычайно распространены среди советских тетенек умственного труда, выпавших из активной трудовой жизни до наступления пенсионного возраста либо тотчас после наступления и не примирившихся пока с необходимостью существовать даже скромней, чем они всегда существовали. Существовать, ни единой копейки не имея в графе «приход» сверх того, что значится в противоположной по смыслу графе. Что для большинства русских людей — придумавших даже специальный термин «черный день» и отродясь не живших в долг, в чем, возможно, одно из главных их отличий от так называемых «цивилизованных людей», хуже смерти. Или не намного лучше.
— Да, погодка действительно… — охотно согласилась Рита, — а в плохую погоду, вы полагаете, надо умирать?
— Легче, я думаю. Хотя можно ли знать наверняка — умираем-то всего один раз, сравнивать не с чем, да и поделиться впечатлениями возможности нет… Ой, а что это мы в такую погоду и о — смерти, будто других тем нет! Вас как зовут-то?
— Рита.
— А меня — Людмила… Михайловна, вообще-то. С двадцати лет, едва пришла в школу после института, — по имени-отчеству. Так что, если по-другому кто — ей-богу, ухо режет. В этом городе, между прочим, все женщины и девушки вашего возраста и моложе — мои бывшие ученицы. Не считая приезжих, разумеется.
— А вы — на пенсии? — спросила, возможно, несколько невпопад Рита.
— На пенсии, — горько усмехнулась бывшая учительница, — по инвалидности. У меня ведь, как и у тебя, Рита, диабет. Товарищи мы по несчастью. Товарки, — еще раз усмехнулась Людмила Михайловна, бросив на Риту мимолетный, но пытливый взгляд. — Ой, Риточка, я тебя совсем заболтала! — спохватилась она вдруг.
