«А если взять и подняться со смертного одра?!» — вдруг вспыхивает в мозгу абсолютно бесконтрольная и совершенно фантастическая мысль, которую, конечно, желательно бы вовсе ни на мгновенье не выпускать из самых потаенных, заповедных глубин мозга, но разве они спрашивают, разве за ними уследишь.
Мысль вспыхивает и мгновенно обжигает все внутри, и на какой-то момент делается нестерпимо больно, ну-ну, полегче там, от мыслей же нет уколов, разве только… Слава Богу — легче…
И на остывающий вдали след разбойницы-мысли начинает наслаиваться привычное уже и вялотекущее размышление о тем, о сем, да если бы, да кабы, размышление, составляющее то, что имеется теперь заместо жизни, целиком перешедшей из внешнего мира во внутренний и готовящейся еще дальше перейти.
А если правда — взять и подняться со смертного одра…
Бедный мой диван, надежный и примитивный, как первобытный каменный лежак, прикрытый тухлой травой — мебельный предмет, невесть какой фирмой сбитый и обитый, на родство с предметами нынешнего мебельного искусства скромно не претендующий, хотя родство и очевидно, мог ли ты думать в столярной юности своей, что станешь когда-нибудь столь высокопарно, книжно и трагично именоваться — «смертный одр»?!
Однако — если подняться?..
Нет, раньше надо было. Теперь — получится совершенно против правил. Уже все настроились, приготовились, что-то там спланировали. То есть смерть близкого человека, помимо прочего, конечно же, — очень большое неудобство для родни. Что-то навроде ремонта в доме, после которого обычно громадное облегчение ощущают и страстно желают, чтобы надобность в следующем ремонте как можно дольше не возникла или не возникла вообще никогда. А ты возьми и вдруг встань. Разумеется, люди будут сбиты с толку. Рады, но где-то в самой глубине души и маленько как бы огорчены. Потому что со смертью не шутят. А ты взял и пошутил. Очень даже глупо и, пожалуй, неуместно. Все равно ведь помрешь. Но какими глазами будешь смотреть, и какими глазами на тебя будут смотреть в другой-то раз?
Да ведь и сам ты, если вдруг встанешь, сперва-то, конечно, возликуешь, а потом? Что станешь делать с собой потом? Ведь уже настроился больше никогда ничего не делать.
Вот и выходит, что, с одной стороны, разумеется, хорошо бы, но с другой — сплошные недоумение и недоразумение…
«Смертный одр» обыкновенно выкидывают на свалку — по причине брезгливости и суеверия, рожденного, наверное, опять же брезгливостью. Не знаю, как другие, но я, издавна питавший болезненный интерес к смерти, когда живой был и оказывался вблизи большой свалки, всегда примечал еще не преданные огню многочисленные смертные одры самого разнообразного фасона — и кровати прошлых эпох, и диваны всевозможных модификаций, и просто порыжевшие, со сбившейся ватой матрасы.
