Поселок Заводопетровский запал в душу небольшим стеклодувным заводом и населением, почти полностью состоявшим из ссыльных калмыков, то есть, социально близкого нам элемента, однако — национально — весьма и весьма далекого.
От тех времен осталось немало фотодокументов, но пока расскажу лишь об одном, где я стою на фоне большой группы калмыцких старушек (моя не лишенная чувства юмора сестра предлагала так и назвать этот снимок: «Я и калмыцкий народ»), на мне неопределенный костюмчик и бескозырка с ленточками, на бескозырке написано «Герой», но вид у меня отнюдь не геройский, наверное, мне очень холодно и не терпится скрыться куда-нибудь в тепло.
А на заднем плане виднеются фрагменты неких лозунгов и транспарантов, что дает возможность знать точно — это я участвую в первомайской демонстрации трудящихся 1955 года. То есть там, в пятьдесят пятом, еще ничего не зная о приближении знаменательного для них партийного толковища, старушки тем не менее уже демонстрируют свою солидарность со всеми, на кого строгие русские дяденьки укажут, а что они скажут после съезда?..
Впрочем, эти лица, эти убогие платки на бабушкиных головах, завезенные в заводопетровский орс еще, наверное, во времена Тобольского централа, этот первомайский ветер, явственно дующий с фотографии, все это оставляет открытым любой бытийный вопрос…
В Заводопетровском я чуть было вправду не погиб. Потом эти «чуть» еще не раз повторялись и, может быть, даже где-то набили оскомину, но первый случай помнится особенно отчетливо.
В общем, захотелось мне прокатиться на автомобиле, а сосед-шофер был вредный, гордый, насмешливый и никогда никого не катал. Все один ездил, как барин.
А я решил его перехитрить. И когда сосед приехал на обед, я потихоньку затаился на обширной — теперь таких не делают — подножке справа. И дождался.
Но когда машина тронулась, мое более чем скромное мужество меня моментально покинуло, видать, первым спрыгнуло с подножки, а я уж — за ним. И оказался менее ловким.
Так что колесо на меня слегка даже наехало. Уж очень отчетливо помню удушливый дым в лицо и слово в мозгу — «гарь». Такое краткое, взрослое, техническое слово, которым ни ужас, ни радость не выразишь. Бесчувственное слово — почему именно оно?..
Но, наверное, я все-таки кричал, и, наверное, незаурядно. Потому что шофер остановился очень вовремя. Он же, насмерть перепуганный, принес меня на руках домой. Мне тогда колесом содрало здоровый лоскут кожи на боку, отчего ребра — и прежде-то почти ничем не прикрытые — стали видны, будто через мутное стекло.
