4
Борис Арнольдович второй раз за один день почувствовал себя мертвым. Второй раз — это много для одного человека, который к тому же не каскадер и не доброволец эксперимента на выживание.
Тигр совсем было прыгнул, но тут мелькнула стремительная тень другого существа, не такого крупного, зато не менее решительного. И даже более. Что-то Бориса Арнольдовича схватило, поволокло, подсадило. А дальше уж его тело сообразило само — оно уцепилось за нижние ветки какого-то дерева, подтянулось и через минуту стало недосягаемым для зубов и лап полосатого зверя, который лишь удивленно лупал глазами да позевывал, провожая взглядом ускользнувшую добычу.
На сей раз Борис Арнольдович быстрее пришел в себя, нежели после первого спасения, видимо, начал адаптироваться к роли спасаемого. Он обнаружил, что сидит на огромном тропическом дереве, внизу метался посрамленный тигр, а вокруг, на ветках, располагались большие хвостатые обезьяны. Около десятка. И одна обезьяна-спасительница протягивала Борису Арнольдовичу что-то продолговатое.
— На, поешь, ты, наверное, голоден, — запросто сказала обезьяна, отчего Борис Арнольдович чуть не свалился с дерева.
— Брось, Нинель, ты же видишь, он дикий, да еще и перепугался, трясется весь, — донеслось сверху.
И тут все загалдели наперебой. Борис Арнольдович только головой крутил да глаза выпучивал, забывая закрывать сам собой распахивающийся рот. Нинель тыкала ему каким-то местным плодом в зубы, а он рассеянно откусывал и жевал, жевал и откусывал, не решаясь включиться в общий галдеж, ему казалось, что, скорей всего, он таки погиб в зубах зверя или еще раньше, в волнах бушующего моря, ибо если он не погиб, то что вообще происходит? Где он? Почему обезьяны говорят? По-русски!
Впрочем, через некоторое время, по крайней мере, одну вещь Борис Арнольдович понял отчетливо — местные плоды хороши. И насыщать ими голодную утробу чертовски приятно. А по вкусу они напоминают одновременно и свежий апельсин, и мясные пельмени. Как ни странно. Никогда бы и в голову не пришло, что такое сочетание может доставить удовольствие.
В конце концов Борис Арнольдович как-то даже немного опьянел от еды, почувствовал вернувшуюся и возросшую радость жизни и поправимость всего того, что нуждается в исправлении. Он стал проще смотреть на происходящее, вспомнил, что утро вечера мудренее, зевать начал. Это либо неизвестные плоды так действовали, либо пришел конец моральным силам, не осталось их более на то, чтобы адекватно воспринимать сумасшедшую действительность. Даже главная забота — немедленно сообщить безутешной семье о чудесном спасении — как-то стушевалась, перестала казаться совершенно неотложной. Раз уж обстоятельства так сложились.
