Мне потребовалось минут пять, не меньше, чтобы прийти в себя. А пока я размышлял, радио сообщило, что пьесу повторят в восемнадцать часов.
Инородцы — кто в большей, кто в меньшей степени Акакии Акакиевичи. Такова уж специфика инородческого существования, что всякое непонятное событие истолковывается нами не в лучшую сторону. Вот и мне что-то нехорошее представилось — неясное, без формы, цвета и запаха, но крайне неприятное. Чтобы сверить впечатления, я стал звонить сослуживцам. Вообще-то, учитывая вероятность прослушивания телефонов, дело пустое — никто всерьез говорить не захочет. Но, если вдуматься, коль скоро Комитет по охране гласности разрешает такие пьесы, то и криминала в их обсуждении быть не должно. Впрочем, я не дозвонился: никаких гудков, тихо везде, как в могиле. Телефонная связь в Метрополии действует из рук вон.
В начале второго я совершил неудачную вылазку за хлебом. В двух ближних к дому магазинах не оказалось ни крошки, но вились спирали скучающих очередей, а ехать в центр я не решился. Мораторий на стрельбу — штука зыбкая, тем более что часть группировок отказалась участвовать в соглашении. К тому же мораторий заканчивался в три, к метро я подошел без пяти два, а хлеб могли не завезти и в центре.
Я не спеша добрался до дома. Не потому что гулял, а потому что металлическая пластина, вшитая в куртку, при быстрой ходьбе больно упиралась под правую лопатку. В половине третьего, однако, я уже вдевал ноги в домашние тапочки. Где-то на окраине, несмотря на мораторий, постреливали.
Кусок вчерашнего хлеба у меня имелся. Я пообедал консервированными сосисками, которые по причине давно вышедшего срока годности беречь не стоило, переволок телефон в ванную, улегся на щит и стал набирать по очереди номера участников предстоящего застолья. Когда наконец удалось пробиться к У. Ю., палец, крутивший диск, едва не обзавелся волдырем. Радио У. Ю. не слушал, он ответил, что у него нет радиоточки. Я попросил его купить хлеб, а сам свернулся уютным калачиком и задремал под звуки далекой-предалекой стрельбы.
Проснулся я в тишине и не без труда сообразил, что это вечерний мораторий. Пришлось срочно вставать и браться за окна. Черную бумагу и кнопки я заготовил заранее, так что обернулся быстро — в два слоя заделал, и в комнатах, и на кухне. Потом сбегал к тете М. за стульями, расставил их вокруг стола, но предварительно вытащил из-под стола ковер. Стулья стульями, но сколько помню, у меня компания всегда располагается на ковре. Ничуть не хуже, чем за столом, и головы ниже подоконника, стеной защищены.
