— Попа? — с каким-то даже испугом спросил Дударев.
— Ну! В рясе и с волосьями длинными. Самый такой… натуральный поп.
— Почему же мне никто об этом не сообщил?
— А откуда его привозили? — поинтересовался я.
— Ну, уж это я не знаю. Говорят, будто он всякие церковные процедуры проделывал. Даже ребятишек крестил, говорят. Для попа тоже деньги собирали, ну, а передавали через того же Важенина.
— И долго он жил у нас? — уже сердито спросил Дударев.
— Да, нет. Бабка говорит, что в тот же вечер уехал.
— А куда?
— Кажется, в Тюмень. Точно не знаю.
— А почему ты раньше не сообщил мне?
— А я только вчерась узнал.
— Так, так! — крякнул Дударев. — Кое-что проясняется. А, слушай-ка, ты не придумываешь что-нибудь от себя?
— Ну, что вы, Прохор Андреич. От бабки моей слыхал. И потом к нам старухи всякие приходят. Я ж не дурак, понимаю. Они предупреждали меня: «Ты, дескать, смотри, не растрезвонь». Да я не шибко пугливый.
Мы решили вызвать еще одну богомолку, тоже старуху, но еще крепкую, дородную. Когда она пришла и чинненько уселась напротив нас, Дударев начал без всяких обиняков:
— Вот что, Парасковья Максимовна… Ходишь молиться к Важенину в дом?
— Ходила.
— А за свечи Важенину платила?
— А как же, задарма и спичек не дают.
— Значит, платила. И платила, конечно, впятеро дороже, чем эти свечки стоят в городе.
— Для бога, Прохор Андреич, не жаль.
— Да не для бога, а для этого старого прохвоста Важенина.
— Ну, не поеду же я в город за свечками. Ты чо?! И пошто ты так о Филимоныче?
— А зачем они тебе, свечки?
— Как зачем? Богу молиться.
Когда мы остались одни, Дударев вытер лоб рукавом пиджака:
— Что ж, товарищ редактор, на сегодня, наверное, хватит, а? Уже десятый час. А то мы с этими еретиками, пожалуй, до утра не разделаемся.
Назавтра я пошел на работу чуть свет. Накрапывал нахлынувший откуда-то холодный, неуютный дождь. Дударев был уже у себя и сообщил мне новость:
— А старик-то Важенин какой номерок отколол. Дом свой продал. К нему уже давным-давно покупатель один подбирался, деньги хорошие предлагал. Но раньше Важенин и слышать об этом не хотел. А вот вчера вечером пошел и сам ему предложил. Неспроста это. Не-ет! Не таков Важенин, чтобы из-за мелочей труситься. Тут что-то того…
На душе у меня было беспокойно. «Черт с ним, с этим Важениным, — думал я. — Но получается, что мы и против старух воюем».
Молельный дом был прикрыт, и предпринимательская деятельность Ивана Филимоновича Важенина, вначале такая успешная, потерпела крах. Сам Иван Филимонович и его симпатичная жена «с нерусским обличьем» вскоре отбыли в Омск и поселились, как говорят, на глухом железнодорожном полустанке.
