Расстались они поздно. Прощались как друзья.
— Ты можешь всегда на меня рассчитывать, — повторил Никитин.
— А все-таки ты крутишь… Почему ты крутишь, Володька?
— Ты мой лучший друг, и мне нечего крутить. Я всю жизнь стараюсь не крутить, а с тобой и не собираюсь крутить.
— Нет, ты крутишь! Если б я был виноват, то есть если мы оба виноваты, то на кой черт я тебе нужен?
— Ты мой друг!
— А раньше я был твой друг?
— Ты всегда был моим лучшим другом.
— Ладно, посмотрим, какой я тебе друг.
На другой день он снова встретил Никитина у дверей треста.
— Ты насчет комнаты хотел похлопотать, не забыл?
— Не забыл, — ответил Никитин, будто Куприянов в свое время и не думал отказываться от комнаты. — Я сегодня звонил в исполком. Недели через две будет тебе комната.
«Я до сих пор не знаю, соврал он тогда или нет, — рассказывал Куприянов, — но через две недели мне выдали ордер на отдельную комнату».
— Еще у меня к тебе просьба, — ухмыльнулся Куприянов, — деньжат мне не подбросишь, а то не дотяну до получки.
— Конечно, дам. Что ж ты раньше молчал? — Он открыл бумажник. — Сколько тебе? Двести? Триста?
— Давай триста.
Никитин протянул ему две сотенные бумажки и четыре по двадцать пять. Заглянул в бумажник. Пусто. У Куприянова в тот день деньги были. Он всего неделю назад получил получку.
«Тогда я до конца понял, что если мы и виноваты оба, то его вина тяжелее. Он боялся меня и любым путем хотел заручиться моей поддержкой и молчанием. Что моя вина по сравнению с его? Так я думал тогда. И если дело раскроется, то ему будет хуже. Ему наказание будет строже. Так ему и надо. Тогда я начинал его ненавидеть, потому что он хотел купить меня. Он покупал мое молчание, хоть я и не собирался ни о чем рассказывать, и навязывал мне свою фальшивую, трусливую дружбу. И я начинал ненавидеть его, потому что он все еще имел для меня большое значение и мне нужна была его настоящая дружба».
Несколько месяцев они не виделись, и Куприянов на расстоянии, сознавая свою власть над Никитиным, наслаждался ею. Он мог попросить, вернее, потребовать у Никитина что угодно и не требовал, заранее зная, что тот ему ни в чем не откажет. Несколько раз он придумывал, что бы такое приказать своему дружку, и не приказывал. Но наконец соблазн оказался слишком велик, и Куприянов вновь пришел к Никитину. На этот раз он решил взять у Никитина денег и устроиться работать на его персональную машину, чтобы быть поближе к нему, чтобы все красивые слова Никитина о дружбе имели каждый день подтверждение. Никитин выполнил оба приказа, и жизнь его значительно усложнилась. Мало того, что Куприянов постоянно брал деньги и в его карман уплывали все никитинские премии и часть жалованья, персональная машина была теперь у Куприянова, а не у заместителя директора треста Никитина. Куприянов приезжал, когда хотел, и уезжал, когда ему было удобно.
