Он ехал заседать в Приёмной комиссии Союза писателей. Боборышин уже не молод, ему шестьдесят, он сочинил немало: «Фронтовые повести», «Калины зов», «Вечерние посиделки», «Плетень родного дома». Все изданы и переизданы большими тиражами. Критики его хвалили за лиризм, за «тонкое восприятие мира» и за «патриотизм в воспевании малой родины», с которой он уехал в Москву, но, конечно, не расстался окончательно. Что касается лирики, то она, к сожалению, в прошлом.
Его последняя книга названа «Проклятые времена». Пришлось на деньги издавать, спонсора искать. Кое-как нашёл, кое-как издал… Тираж ничтожный; и о современной жизни, о проклятых временах с позиции Боборышина могли узнать лишь несколько друзей…
А вот ту книжку чёрную, которую он читал нынче ночью, издали огромным тиражом… В голове носились обрывки из этой подлой книги, мешая вождению автомобиля.
7
Евгении приснилась бабушка, тоже Женя, и приснился ей Александр Емельянович. Проснувшись, Женюрка, как её звали в молодости, смотрела своим твёрдым коммунистическим взглядом в тёмное утреннее окно, догадываясь, что это был не сон. Если б она не была круглой атеисткой, то не так бы поразилась тому, что произошло. Но успокоилась. Всю свою жизнь она испытывала на крепость трансформаторы и научилась спокойно глядеть в пламя очередного взрыва. И теперь, столкнувшись с потусторонними явлениями, решила и с ними обойтись просто, разумно, будто они, явления эти, – реальная жизнь.
Бабушка. Александр Широков, гений мировой литературы. Они оказались беззащитными под невиданным напором клеветы! «Защити нас, смелая Женюрка!» – сказала бабушка. «Да, девочка, защити нас», – поддержал Александр Емельянович. Голоса.
– Ну как мне, братцы, вас защитить?! – спросила немного растерянно, но тут же собрала всю свою волю и смело воскликнула: – Если не я, то кто же?
Она немедленно взялась за дело, набрав номер телефона:
– Клотильда Сидоровна, отдайте, пожалуйста, государству черновики Александра Широкова! – проговорила Женюрка, сурово сдвинув брови над прямо глядящими немигающими глазами под звенящую в душе песню: «Мы идём, не свернём, потому что мы Ленина имя в сердцах своих несём».
– Ты што, шу ума шошла, Евгения, – ответила, поедая плюшку, Клотильда Сидоровна, мечтавшая в будущем завтракать паюсной икрой и прочими запрещёнными врачами яствами. – Какие шерновики? Ты же знаешь, как мы переезжали из Троицкого в Козихинский, целых десять метров между домами!
