Итак, перед каждой поездкой по району, иду улицей в рань божью, видя, как много жителей Шатунского проснулось, что немного утешает. Между сугробами экраны окон горят поставленными на пол телевизорами, коих у большинства здесь нет. Несмотря на тёплую одежду, дрожу дрожью не проспавшегося основательно существа. Меня даже слегка мутит: в такую рань не ем, да и чаю лишь глоток. Вот и сельхозуправа, одноэтажное строение. Длинный коридор, запертые двери кабинетов, круглая печь-голландка, облицованная жестью. Прислонившись к ней, можно подремать, слушая потрескивание дров. Из местных прелестей я полюбила топящиеся дровами печки, чистый запах горящих поленьев, зрелище охваченных пламенем дров. Могу до мути в глазах наблюдать прогорание углей, уже чёрных, но изрезанных жилками умирающего огня, с победным пыхом распадающихся по линии прожёга. Мне жаль, что в Сверединске, в доме, где мы живём, принадлежавшем до революции владельцу рудников, в нагороженных внутри особняка нелепых квартирах печи заменили малоэффективными батареями, подключёнными к маломощной котельной, но считается, что дом оборудован «всеми благами», включая один на весь этаж общий душ.
Кстати, здесь по субботам я моюсь в топящейся по-чёрному бане (так уж привыкли старики). Из бани выхожу вся в золе, отмываюсь заново у печки за шторой с помощью кувшина и таза. Но, всё равно, и эта баня даёт много радости. Старики парятся жутко. Придя из бани, как есть в телогрейках и валенках (то он, то она), лежат поперёк кровати, той, что в кухне, приходя в себя, точно пассажиры зимой в зале ожидания, постепенно раскутываясь. Странно, но они не имеют потребности отмываться после этого мытья, и для меня это загадочно, но не люблю докапываться до мелочей, до каждой детали быта, мне это неинтересно.
Подремать возле печки удаётся недолго: собрались другие, пора в путь. Инструкторишка садится, разумеется, рядом с шофёром на переднее сиденье «уазика». Я – позади на высоко поднятом, жестком, подпрыгивающем сиденье. Немного удобней, когда нас едет трое: плотнее сидишь, меньше бросает и не так устаёт за дорогу рука, держащаяся или то и дело схватывающаяся за ручку на спинке переднего сиденья. Команда эта, не считая меня, мужская. Все тотчас начинают смолить: шофёр, инструторишка и те двое моих соседей. Мне делается тошно, я на грани обморока, но зато с краю возле окна. Окно приоткрываю на самую малость. Шире открыть куряки не позволяют, опасаясь сквозняков. Через эту узкую щель и стараюсь дышать. Тонкая свежая струйка мороза не даёт мне впасть в небытие. Иногда кажется, что я уже, и на самом деле, впала в прострацию, не понимаю: где я, зачем и куда еду. Сама машина кажется какой-то аллегорией: птицей-тройкой у Гоголя или тарантасом у Лескова. Фары прорубают свет среди лесной черноты. С рассветом становится легче. Звёзды отгорают, светлеет небо, деревья гордо выступают на опушках. Вот и утро в разгаре. Мы въезжаем в какое-то село, в какую-то деревню…
