— Неа, — заявил скандальным тоном, — чего он орет тут? Какое время? Гордость? Ну? Мам?
— Был бы хоть похож! — заорал Петр, нервно отряхивая вылезшую из брюк рубаху, — Энона? Иди сюда!
— Олег! — закричала Инга, — пошли вы все. Я ухожу!
— Похож? Я? Мам? — Олега шагнул, хватая ее руку, резко развернул к себе.
Она дернулась, но перед ее глазами были сердитые и недоумевающие глаза сына. Серые, под лохматыми черными волосами. А сбоку стояла тонкая девушка, в которую он был влюблен, горячо, по самую макушку. Морская нимфа гуру Петра Скалы.
— Пусти, — тихо сказала Инга, — пусти. Я… Это вот, Петр Каменев, он, может быть, твой отец.
— О-о-о, — вполголоса сказала Нюха и шагнула поближе к Олегу, повторила вопросительно, — о-о-о?
Мальчик отпустил руку Инги. Под колючими кронами покачивалась тишина, птицы испуганно молчали. И вдалеке неясно кричали ранние купальщики.
— Может? — спросил Олега, — как это, может?
— Может! — торжествующе отозвался Петр, — а может, и не я. Что, неужто, столько лет молчала, а? Правдивая Инга…
— А может, и еще один человек, — кивнула Инга.
Повернулась и пошла, все быстрее, укалывая босые ступни о насыпанные в песке сосновые иголки. Руки вытянула перед собой, чтоб не расшибиться о деревья, потому что в глазах плавали слезы, копились и перетекали за краешки век, текли на щеки, и это было ужасно — она бежит, кособочась, увязая ногами в рыхлом песке, рот кривится, а они текут и текут.
Зареванная, пролетела мимо Гордея, и тот, выпрямляясь, положил руку на борт старой байды, проводил глазами торопливую женскую фигуру. Вопросительно уставился на идущих следом Олегу и Нюху. Олега пожал плечами, улыбнулся криво и зашипел сквозь зубы, трогая пальцем ушибленную скулу. Нюха обняла его за плечи, шлепая по мелкой воде, заплакала, целуя в шею.
Вдвоем медленно пошли к распахнутой калитке. Гордей погремел замком, кинул весла в байду и тоже двинулся к дому, таща тяжелую сетку с дергающимися бычками.
Проходя мимо стола, за которым сидели сонные мальчики, зевая над кружками, сказал Нюхе:
— Тут сидите. Не лезьте.
И ушел к маленькой времянке, сунул в полуоткрытую дверь седую голову.
Инга сидела на продавленном диване, глядя на старые казанки.
— Терновки, может? — осторожно предложил старик, — не? Ладно. Сиди тогда.
— Гордей, — позвала Инга, поспешно вытирая глаза кулаком.
— А?
— Что теперь? Ему что говорить?
— Олежке-то? А ничего. Пусть он там со своею цыпой.
— Ничего ты не знаешь, дед, — шепотом сказала в заботливо закрытую дверь, — как же не говорить.
