— Я… то есть я скажу ему, да? Что вы, приехала, скажу, моя мама! И хочет сказать!
Девочка быстро встала, вытирая пальцами краску под глазом. Вытянула руку, показывая за черные головы, на кого-то, Инге невидимого.
— Вот! Он не ушел. Ходит там. Смеется.
— Так веди. Пока не сбежал.
Инга обхватила коленки, и нахмурила брови, улыбаясь. Сейчас нимфа Энона притащит огненного мальчишку, и все сама за нее соврет. А Инге останется только пересказать, как та бежала топиться. Без варенья и шоколада.
Огни за черными силуэтами мелькали и вспыхивали. А девочка уже торопилась обратно, таща за руку нехотя идущего парня. Широкоплечего, с темной лохматой головой.
— Вот, — сказала торжествующе, толкая его к сидящей Инге. А та, открывая рот, молча смотрела снизу.
— Мам? — удивленно спросил Олега, вытряхивая свою руку из пальцев Эноны, — ты чего тут?
— Э-э… — Инга огляделась и снова уставилась на сына.
— Я не понял, — тяжело сказал Олега, поворачиваясь к блестящей страдалице, — Нюха, ты чего снова наворотила? Где мать? Твоя, в смысле?
— Так вот! Вот же вот! — тонкая рука повисла в сумраке. Девушка затопталась, переводя обведенные черным глаза с мрачной фигуры Олега на сидящую Ингу.
— Ага, — вдруг догадалась Инга, — это я значит, чудовище? Злобная тетка, не даю мальчику жить и дышать. Вы чего, ребятки? Да вы… Олега, а ты?
Встала, дергая сумку, что сваливалась на локоть.
Олега отвернулся, и вдруг заорал на съежившуюся девушку:
— Блин, Нюха! Ты вообще когда-нибудь думаешь головой? У тебя ум есть? Хоть маленький! Ты чего тут плела? Вечно с тобой! Мам, она что тут?
— Я тебя люблю, — Нюха-Энона ступала, в одну и в другую сторону, хватая Олегову руку и не давая ему отвернуться, — люблю-люблю-люблю! А ты! О-о-о!
— Ладно, — Инга рассмеялась, заправляя за ухо волосы, — пожалуй, я пойду спать. Олега, ты следи, чтоб не утопилась, и купи ей шоколадку, что ли. Одну она уже съела. Страдалица.
Она быстро пошла снова в темноту, а за ее спиной непривычно злой голос сына язвительно проговаривал что-то, и девичий, тоскливо-испуганный, его перебивал, замолкая, когда он прерывал какие-то там оправдания.
Снова белели за черной травой лунные солончаки, прыгало вперед пятно тусклого света.
— Мам? — Олега догнал, затопал рядом, тяжело дыша.
— Чего ж бросил?
— Не помрет, — он сорвал черную метелку какой-то травы, укололся и отшвырнул, сквозь зубы выругавшись.
— Да? А собиралась топиться. Уверен, что не побежит снова?
— Мам, давай мы сами решим, ладно?
