Другой стороной пансионат выходил на окраинную городскую улицу, и там, рядом с воротами стояла стая черных мотоциклов. Все нужно сделать прямо здесь, мрачно думал Горчик, вспоминая, как глядел в небрежно занавешенное окно, отметая взглядом танцующую Нюху, и укладывая в памяти нужное: спинка пустого стула с другой стороны стола, приоткрытая дверь в коридор, ведущий к входной двери. На столе, рядом с тонкими щиколотками, и ступнями, схваченными стриптизерскими босоножками, ненужное, мелкий хлам, какие-то цветные тряпки, скомканные вещички. Наверное, девочки-дансерши тут ошиваются, наверное, у Абрека есть и другой номер, а в этом он с девочками. Ну, ладно. Боты у ней хороши, тяжелые, с каблуками. Успеть бы.
Захламленное пространство кончилось, и они свернули за угол, в короткую косую тень от крыльца. Дверь домика была приоткрыта, чернела узкая щель. Горчик выдохнул с мрачным удовлетворением. И стараясь не думать о том, что произойдет, если их застукают и повяжут, его и этого, сына Инги, мальчишку, и он взрослый дядька, окажется виноват, плавно шагнул сбоку к ступеням.
Абрек смотрел, раскинувшись в кресле. И снова, как всегда, удивлялся. Вроде и делает такое, как все. Ну, повернулась, ручками повела, лыбу придавила, ротик открыт, язычок мелькает. И опять он на взводе, будто она уже под ним, будто он ей — и царь и боженька. Бывают же такие телочки, тыщу лет такой не встречал.
Нет, решил вдруг, оттягивая резинку красных спортивных шортов, нахрен, не отпущу. Пока такая вот, моя будет. Сегодня с гостями, а завтра уже снова, только со мной. Пока не надоест напрочь.
Рука в шортах застыла, и рот открылся, когда открылась дверь, плавно, без стука, но очень быстро. И в проеме, и вдруг мгновенно возле него возникла худая быстрая фигура, которая сразу — лицо. Бешеное, с узкими пристальными глазами, а на горло легли железные пальцы, перекрывая дыхание.
— Слово скажешь, убью, сука, — прошипело возле уха. И Абрек, который всегда боялся этих вот, откинувшихся, которые вовсе из другой, по рассказам известной жизни, булькнул, выкатывая глаза и потея. Тоска в затылке, торопясь рассказала — крикнуть, пока набегут — зарежет, глаза его это говорят.
За светлой головой что-то смигивалось и шевелилось, треснуло и загремело, кто-то дышал тяжело со всхлипом и вдруг голос Нюхи выкрикнул с торопливым раздражением:
— Водка. На столе. Да скорее!
В ответ молчало. А горло Абрека вдруг пропустило в легкие жаркий вдох и вместо бешеного лица опять мужская фигура — в броске, к обнаженной женской. И радостно, с облегчением громко, зазвенело стекло, грохнула рама о стену, распахивая прикрытое окно.
