Но Абрек, усмехнувшись, убрал бутылку.
Тогда Нюха встала, потягиваясь и расстегивая пуговицу шортов. Зацепила пальцами поясок и стала, извиваясь, как змейка, выползать из них.
— Хочешь? — промурлыкала, — так хочешь, что даже не будет сегодня танцев, да? Начнем прямо сейчас, мальчик Абрикос?
— Ну, ну, — Абрек выставил широкую ладонь с короткими пальцами, — успеется, лапа. Я тебе говорил про гостей? Скоро будут. А пока посиди, а хочешь, станцуй мне.
Он захохотал, будто пошутил ярко и метко.
— Приватный, а? Мне, приватный. Типа мы с тобой, в первый раз типа! На столе, Ню, подергайся.
На территории небольшого пансионата было сравнительно тихо. Далекая музыка и шум голосов ложились поверх близкой тишины прозрачной пленкой. Иногда под навесами ресторанчика всплескивала музыка, стук шаров и громкие разговоры. И снова тихо. Серега слышал, как рядом, касаясь его плечом, неровно дышит мальчик, чья девочка в раме желтого окна, с небрежной кинутой наискось занавеской, была видна в полный рост, лишь половину лица отсекал верхний черный край рамы.
Окно было закрыто. Но видимо, открыто другое, за углом, потому что девичий и мужской голоса говорили что-то, сливая слова в невнятные фразы, состоящие лишь из интонаций. И Серега поежился, слушая, не ожидаемо расслабленный и понукающий мужской голос. А — женский, ясный и вкрадчивый, будто хозяйке его далеко за тридцать и все эти тридцать жизнь умудряла и травила ее своей низкой циничной мудростью.
Длинное очень красивое тело, иногда локти или опущенные руки, что снова улетали вверх, к волосам, чтобы поднять их, обнажая шею — последнее, что было скрыто, пышными, мелко витыми волосами. И когда копна, переливаясь и увертываясь, подхватывалась ладонями, показывая тонкий рисунок шеи, дыхание мальчика умолкало вовсе. Горчик понимал, почему.
Ее можно нарисовать. Вот так. Одним медленным росчерком, жирной блестящей линией. Фломастер. Чтоб… блестело и липло к пальцам…
Голос слышался снова, такой раздражающе ясный, и одновременно невнятный.
…Дразнит. Она его дразнит. Незачем понимать слова, и так все понятно. Загар красивый какой…
По бедру пробежал длинный блик, тело повертывалось. И Горчик в растянутом времени, в котором нужно было пока молчать и ждать, успел подумать — тело. Не фигура и не Нюха Олеги. Тело. С плоским животом и светлым треугольником лобка, сходящимся в четкую черточку тени, где смыкались ноги. Пока еще смыкались.
Мысль рассеклась странным звуком, близким. Толкнулось рядом плечо.
