Серега усмехнулся, вспоминая жаркий интерес в глаза Гордея и его осторожные расспросы. Но деликатничал, до самого последнего дня крепился, тогда уж спросил прямо. И впервые за столько лет Горчик вслух сказал те смешные, придуманные им для Инги-девочки слова. Говорить их было так же сладостно, как вырезывать линии ее тела и лица, и смотреть, как они появляются, потому что он так захотел. Кто знает, скажи он Гордею раньше, может дед устроил бы ему выволочку, такую, как сегодня Маша. И может, пнул бы его в нужную сторону. Кто знает. Не случилось. Вместо этого случились еще семь лет, и в них много вместилось. Слишком много такого, что хватало его за руки, орало и плакало, не давая вырваться. И каждый год после того, каменного тринадцатого, неумолимо оттаскивал его дальше и дальше. Потому что как вернуться, через двадцать-то лет? И соврал, насчет не замужем, откуда бы знать ему? Только вот тыщу лет тому встречался с Валькой Сапогом, случайно, и Валька на ходу, как всегда, что-то дожевывая, ему и доложил, влезая в переполненный междугородний автобус:
— Михайлова твоя, ну они ж в Керчь уехали та сразу щитай, вроде развелась. С каким-то. Давно. Та не знаю, я, Серега, ты извини, еду вот. Короче, зимой приезжай в Лесное, да? Посидим, выпьем.
Автобус увез притиснутого к окну толстого Вальку, а Горчик понял, больше тот и не знает ничего. И не поехал зимой в Лесное.
О-о-о! — сказала Нюха, качнувшись и хватая Ингу за руку тонкой, как у мотылька лапкой.
И та кивнула, радуясь этому «о». Гордей позади хмыкнул, зашерудил в камнях очага. Зашуршал скомканными бумажками. И за спинами двух женщин стал подниматься к жаркому небу тонкий дымок, трогая ноздри.
Нюха отпустила руку и, отшагнув, внимательно оглядела спутницу, снова уставилась на резную стелу, обрамленную диким камнем, с растущими из него пучками полыни и дерезы.
Кивнула и снова сказала свое «о-о-о», уже спокойно и утвердительно, выпутывая из полиэтиленового пакета фотоаппарат.
— Я можно сниму? Сама.
— Да, — Инга села на горячий валун перед бледным маленьким огнем, кладя руки на колени. Ей было хорошо просто смотреть, глазами, и слушать то, что внутри, а не выцеливать через глазок камеры, как всегда, одновременно ныряя в глубину снимаемого, но и отстраняясь от него, делая сразу — кадром. Пусть девочка сама делает кадром такую живую, такую каменную Ингу, что красивым корабликом плывет через время, будто режет дни и годы высокой грудью.
