Остановшись посреди круглой комнаты, Акут дёрнул Ладу за руку, чтоб она наклонила голову так же, как он. Стоя со склонённой головой, Лада услышала, как её покровитель снова завёл приветствие и приготовилась ждать, но вождь махнул рукой. По сторонам снова всё стихло.
— Ты пришёл меня удивить, мастер Акут? Три знака назад ты ушёл в одиночество, чтобы сделать мне талисман, а вернулся — с женщиной?
Акут, остановленный жестом, прервал обязательные слова и, выслушав вопрос, ответил:
— Я вернулся к мудрому, от которого и уходил. Женщина здесь со мной, потому что ты, Мененес, должен услышать мой рассказ. Ты вождь, и все мы твои дети.
— А талисман?
Акут нагнулся и положил на циновку закутанный щит.
— Он здесь и ни у кого не было и не будет такой вещи. Он твой, как и было обещано. Позволь мне рассказать.
— Говори.
Глаза Лады привыкали к решётчатому полумраку, и она видела по сторонам, у стен, закутанные в покрывала женские фигуры с наброшенными на головы краями ткани. Из-под них — блестящие глаза. А по бокам сиденья, что, наверное, можно назвать троном, — тонкие мальчишки, лет по пятнадцать на вид. Чёрные волосы забраны кожаными лентами, копья, украшенные пучками травы и опять же перьев, да повязки на бедрах. Стояли, переминаясь, и поблёскивали сдержанными улыбками, рассматривая её. Под крышей зудели мухи. С улицы, где солнце, кричали дети и переговаривались взрослые.
— Я закрыл дом тремя твоими знаками, Мененес, да будет жизнь твоя легка и полна радости. И стал делать обещанное. Я не ел и не спал. И когда рассыпался первый знак, ветер сделал дыру в моей крыше, чтоб туда пролился дождь. Я делал тяжёлую работу, и силы мои уходили. А когда поднял голову, то увидел её. Ветер принес женщину племени моря. Дождь пролил её в разбитую крышу. И она лежала без сил, не помня себя. Но мне надо было выполнить обещание, потому я оставил её лежать и продолжил работу.
— Гм…
— Да. Но она подошла и смотрела. И я…
Акут замолчал. Молчал вождь, уперев руки в браслетах в широкие колени и разглядывая девушку. Лада молчала, не понимая, о чём говорят, из-под накинутого покрывала смотрела на сидящего вождя. Большой мужчина, лет пятидесяти, наверное. А может, и постарше, вон воздух какой, голову кружит от свежести, и едят все натуральное. Глаза у него медные, как гвозди с широкими шляпками, — посмотрит, как внутрь вколотил. На кожаной ленте перья, но не как в кино про индейцев, а сложным узором собраны в башенку, будто и, правда, корона. И никаких на шее и груди стекляшек, пробок и консервных банок, только глиняные бусины, деревянные фигурки да витые ракушки.
