Рядом стоял помощник Павел Пипов – смышленый парень лет пятнадцати, который учился у оружейника его искусству. Его волосы и глаза были темнее, чем у его хозяина. Пусть он не обладал таким же глубоким умом, зато был остёр на язык и непоколебимо честен.
Солнце уже зашло за горизонт, и мастерскую освещало только тусклое пламя углей в горне, когда Павел наваливался на ручку, которая двигала мехи. Вдруг Рюрик, выходя из задумчивости, отступил от горна. Он приказал слуге собрать все вещи на ночь, развернулся к двери и скоро оказался на кухне, где его мать уже приготовила ужин.
Клавдия Невель была женщиной благородной внешности, и её красивое лицо озарялось каждый раз, когда она смотрела на сына. Она видела снега уже пятидесяти зим, и если они оставили немного серебра на её голове и некоторые отметины на её лице, то сияние многих летних месяцев одарили её благодарным, любящим сердцем и набожной, любящей душой.
– Опять снег повалил, – заметил Павел, когда занял своё место за столом.
– Эх! – отозвался Рюрик, отставляя нож и прислушиваясь к вою метели. – Я надеялся, что снег прекратился. Всё вокруг замело. И как же он дует!
– Не беспокойся, – произнесла мать нежным, спокойным голосом. – Метель дует, где хочет, и мы можем только возблагодарить бога за то, что имеем кров, и молиться за тех, кто его не имеет.
– Аминь! – с пылом ответил Рюрик.
После этого троица немного помолчала, слушая метель, которая ревела за стенами хижины. Дул сильный ветер, и снег с тоскливым, печальным звуком бился в окна. Наконец вся еда была съедена, стол убран, и скоро Павел ушёл спать. Он обычно ложился рано, чтобы рано вставать для разведения костра и подготовки к дневной работе.
Рюрик перетащил кресло поближе к камину, склонил голову и снова задумался. В последнее время это вошло у него в привычку. Иногда он сидел так целый час, не разговаривая и не двигаясь. Его мать не вмешивалась, поскольку предполагала, что он, наверное, решает какие-то волнующие его механические задачи. Но эти приступы задумчивости стали слишком частыми, слишком долгими, слишком мрачными для такого вывода, и добрая женщина убедилась, что вызваны они не кузнечным горном или токарным станком, а чем-то более далёким. Юноша сидел, положив лоб на руку и глядя в очаг. Он не двигался полчаса, и на лице его отражалось беспокойство.
– Рюрик, сынок, – наконец произнесла мать тихим, добрым голосом, – что так занимает твои мысли?
Молодой человек вздрогнул и повернулся к матери.
