Клавдия Невель несколько мгновений молчала. Наконец она заговорила, и в глазах её сияли слёзы:
– Я отдала одного любимого на благо страны. Россия забрала моего мужа, и теперь я могу потерять сына. И всё же ему лучше умереть, чем запятнать своё имя. О, Рюрик, ты знаешь, что если ты откажешься от вызова, то тебя ждёт бесчестье.
– Скажу откровенно, дорогая матушка, – ответил юноша дрожащим голосом, поскольку родительская доброта взволновала его. – В глубине я чувствую, что имею право отказаться от этой встречи, поскольку в действительности честь не задета. Но если я теперь отступлюсь, то не видать мне больше в Москве доброжелательного взгляда. Все будут с презрением показывать на меня пальцами, и слово «трус» вечно будет звучать в моих ушах. Может быть, это ложное ощущение, но я так чувствую; и что я могу поделать? Это проклятие любой военной эпохи. Только в битвах рождаются герои, и поэтому все должны измерять свою честь силой оружия. Граф носит на лбу мою метку, и все скажут, что он имеет право требовать удовлетворения; хотя я знаю, что он нарочно затеял ссору. Я не могу отказать ему из-за сословных различий, поскольку он выше меня. Я обязан встретиться с ним.
– Тогда, – сказала мать тихим, но напряжённым голосом, – не думай, что твоя мать станет помехой твоим замыслам. Если ты считаешь, что должен идти – иди. Если принесут твоё тело в цепких объятиях смерти, я покорно, со всем возможным смирением приму этот жестокий удар. Если ты вернёшься живым, то я поблагодарю бога, что он пощадил тебя; но, увы, радость будет омрачена мыслью о крови на твоих руках и знанием, что моя радость означает чью-то скорбь.
– Нет, нет, матушка, – быстро вскричал Рюрик, – я сделаю всё возможное, чтобы на моих руках не было крови ближнего. Я буду только защищать свою жизнь. Он виновен во всём… во всём. Он начал ссору, он нанёс первый удар. Он вызвал меня, и он не ответит за это?
– Пусть он беспокоится о себе, сынок. Ты же отвечаешь перед самим собой. Но скажи, разве император не издал какой-то закон, касающийся дуэли?
– Да, но ответственность несёт только тот, кто вызвал. Тот, кого вызвали, чист перед законом.
– Тогда больше я не буду возражать, – сказала мать. Она пыталась ободрить сына, но не могла скрыть ужасную печаль. – Если бы усердные молитвы могли отвести удар, они бы отвели его; но мои молитвы не имеют такой власти.
Прошло много времени в молчании. Казалось, что и мать, и сын хотят что-то сказать, но не смеют. Наконец мать преодолела свою нерешительность.
