Отлично помню: когда я был еще маленький и мы ночью отъезжали в путешествие, родители всегда советовали мне смотреть в заднее стекло на исчезающие вдали огни Нью-Йорка. Когда Эмпайр-стэйт-билдинг скроется за горизонтом, учили они, можно считать, что мы выехали за пределы Нью-Йорка. Как только огни города исчезали за горизонтом и небо чернело, я чувствовал счастье, словно поросенок в навозе. И минут через десять обычно засыпал. Шуршание колес по асфальту всегда будет меня усыплять. Когда я пересек мост Джорджа Вашингтона и свернул на запад — на межштатное шоссе 80, — это оказалось серьезной проблемой. Я был на подъеме и все такое, поймите правильно, но в то же время вымотался и устал до предела. Никак не мог выкинуть из головы, как мама стоит в дверях и шлет мне воздушные поцелуи. Не лучше было представлять, как она в полном одиночестве возвращается в нашу опустевшую квартирку. Я никак не мог перестать прокручивать картинку — вот она, должно быть, поднялась наверх, села на диван, такая одинокая, вся в слезах. Первый час пути я только о маме и думал. Если честно, даже чуть не повернул обратно, но пересилил себя. Вместо этого гнал и гнал, пока не оказался уже далеко от Нью-Йорка. Оглянуться не успел, как уже мчался по Пенсильвании. На шоссе было темно и ветрено, к этому моменту мне уже полегчало. Мне представлялось, что как только я обоснуюсь на новом месте, мама успокоится, поймет, как здорово иметь в своем распоряжении целую квартиру, начнет по выходным собирать друзей и даже время от времени приглашать на ужин соседей. Может, это утренние холмы Пенсильвании так на меня подействовали, но я неожиданно почувствовал себя гораздо лучше; то, что Нью-Йорк со всеми его ненормальными жителями позади, радовало меня несказанно. Я был счастлив, что наконец-то избавился от их общества.
Я провел в дороге четырнадцать часов. С утра до самого вечера. Пересек холмистую Пенсильванию, равнину Огайо и кукурузные поля Индианы. Останавливался только на заправку. Ощущение счастья от обретенной свободы не давало мне остановиться. Стоило только представить, как все эти убогие, страдающие от безысходности горожане встают и тащатся на работу или учебу, как на душе становилось хорошо и приятно. А эти идиоты из Квинз-колледжа, наверняка, голову ломают, куда это я запропастился? Я представлял, что долдоны с отделения английского языка слушают сейчас заупокойные лекции голимого профессора-зануды. Это чрезвычайно меня забавляло. Настроение улучшалось, и я хохотал до упаду в своей машине. Боже, как же стало хорошо на душе.
