Но вот это? Смотреть, как взмахи длинного серебристого хвоста позволяют ей двигаться в воде за нашим домом — без намека на неуклюжесть Натали Макинтош, жены-матери-медсестры, зато со всей грацией и отточенностью, ожидаемыми от Налии, потерянной принцессы Посейдона... Такое принятие реальности ничем не лучше размашистой пощечины.
И все, что я могу сделать — просто смотреть.
Растягиваясь и вращаясь, мама, кажется, рада сбросить человеческие ноги: уголки ее губ растянулись в удовольствии. Глядя на ее лицо, легко поверить, что превращение настолько приятно, как описывал Гален. Ее хвост порхает в контролируемой грации, отчего Гален и Рейна, почему-то, кажутся неопытными и неумелыми. Но величие этой картины портит майка, которая все еще надета на маме — та самая, что была на ней по пути домой, когда я, несмотря на все случившееся, все еще воспринимала ее просто как мою маму.
Она подплывает ко мне, а я жду ее, погрузив ноги в песок на мелководье, чтоб не болтаться в воде. Когда она подплывает, я изучаю каждую мелочь в ней, пытаясь осознать все и принять, но ее лицо — вот что затрагивает меня до глубины души. На нем нет ни нотки извинения. Вина — вот что было бы лучше всего, но извинение тоже подошло бы. Потому что с помощью своего хвоста, — дополнения ее тела, которое она скрывала от меня на протяжении восемнадцати лет, — она собирается унестись в сторону открытых вод Атлантики.
И она действительно чувствует себя хорошо.
— Сюрприз — шепчет мама, добираясь до меня.
— Думаешь? — самое неподходящее слово, чтобы начать это прощание. Я имею в виду, что мы в воде позади дома, в котором я выросла. Куда родители принесли меня после рождения, где она готовила мне "мусорный" омлет, где наказывала меня по разным причинам, важным и не очень.
Она смотрит на мои ноги.
— Выходит, у тебя нет плавника.
Я качаю головой. Это, похоже, подтверждает то, что она уже подозревала. Она серьезно смотрит на меня, с выражением "слушайся-своей-матери" в глазах.
— Эмма, — она хватает меня за плечи и тянет к себе.
Я вырываюсь из ее рук.
— Я не обнимаю незнакомцев.
Наверное, я веду себя как обиженный трехлетний ребенок, потому что Гален стрелой бросается к нам. Мама отмахивается от случайного кусочка водоросли, попавшего между нами, и снова обвивает меня руками. Гален смотрит на меня так, как будто он замышляет бросить все и обнять меня. Вообще-то, это мой любимый взгляд .
Но мне не нужно утешение сейчас. Больше того, мне не нужно, чтобы кто-то хотел утешить меня сейчас. Я хочу, чтобы все эти рвущиеся чувства остались при мне. Папа всегда говорил, что скрывать обиду — все равно, что проглотить яд и ожидать смерти от него кого-то другого. Я не хочу больше скрывать обиду. Я не хочу глотать яд.
