О ночь, даруй мне мир —
И я подарю тебе мир!
О ночь, даруй мне отдых —
И я подарю тебе отдых!
Вечер убрался прочь,
Сломан посох его,
Расколот его кувшин,
И дурная вода пролилась.
Ночь принадлежит матери своей, Золотой Богине.
Мне принадлежит покой природы…
[2]На вершине скалы поблёскивали в лунном свете чёрные гранитные плиты царского дворца. Там, во дворе, окруженном колоннадой, он впервые увидел Асму-Никаль, младшую дочь виночерпия Тахарваиля, девушку с золотисто-каштановыми волосами, сиявшими как красное золото среди темноволосых дочерей Хатти. Это воспоминание заставило сердце поэта трепетать в восторге. Цветок лотоса, который он держал в руках, напомнил ему светлое лицо Асму-Никаль, и в самой глубине его души, там, куда казалось, ещё никогда никто не проникал, родились слова, которые сложились в строки, а затем в песнь.
«Ты смотрела на звёзды, звезда моя…
И я увидел, что лицо твоё прекрасно как лицо Богини.
И было это великим, удивительным событием,
великолепное, неведомое прежде чудо,
подобного которому никто и поведать не мог,
подобного которому не найти в письменах предков…
Я полюбил тебя больше, чем всё прекрасное,
что даровали мне Боги.
Это было непостижимое, неведомое чудо,
что Боги привели тебя сюда в этот день….»
Это было волшебство! Впервые слова родились в самом сердце поэта!
Алаксанду был опьянён неведомым ему раньше состоянием, тем, что называется вдохновением.
Он всё ещё стоял, почти теряя ощущение земли и неба, вглядываясь в ночь, глубокая синева которой, проникая в большие окна, постепенно погружала в темноту ряды библиотечных полок, когда послышались шаги, мягкие, быстрые, вкрадчивые.
И в зал библиотеки бесшумно и неотвратимо, как сама ночная тьма, вошла Харапсили.
Она остановилась у входа. Каждый удар её сердца громко отзывался в висках.
Словно услышав этот неистовый стук, Алаксанду оглянулся.
Блеснув влажными зубами, Харапсили послала юноше самую обольстительную из своих улыбок, и направилась прямо к нему, осторожно ступая по каменному полу.
Приблизившись, она остановилась рядом, изысканно-чувственная и, подобно остро заточенному клинку, столь же опасная, сколь утончённо-красивая.
Алаксанду улыбнулся ей, но его взгляд лишь задел её.
Когда же молчание между ними стало невыносимым, он произнёс:
— Харапсили?..
Неподражаемо обольстительная, мягко и бесшумно, как большая чёрная кошка, приподнялась она на пальцах ног, и приблизила к самому лицу Алаксанду огромные обсидиановые глаза.
