Тот разговор он затеял, придя ко мне в свободный свой вечер, после дневного какого-то шефского представления..
— Все произошло в одно мгновение. В Праге проходил Международный конкурс клоунов, накануне я уже свое отработал, но тут в перерыве навестил своего давнего заокеанского приятеля и теперь сбегал по боковой лесенке со сцены в зал. А на приступочке сбоку, пригнувшись над альбомом, сидела молодая русая женщина, поправляя карандашом на листе мою вчерашнюю распростертую личность. Но едва подняла на меня глаза, в них промелькнула смущенная радость узнавания — глаза светились умом и нежностью.
Позднее Яра сказала: в тот же момент и она увидела в моем взгляде смятение и признание.
Амо привстал, снова уселся, чуть покачав головой.
— Но, опередив нас, кто-то ведь уже сказал: «Эта минута решила все».
Он счастливо прижмурился.
— Вот какие коленца откалывает всего лишь одно-единственное мгновение. Но на манеже, на сцене, возможно заполнить его до отказа, да так, что оно как бы обретает весомость, и тут возникает право или скорее сила приказать ему: «Остановись!» И преподношу его зрителю как свою находку — для него, пусть и на один вечер, становится зримой игра в мгновения.
…В субботний вечер, хотя и похолодало, сильно вьюжило, я добрался на своей машине в деревеньку под Звенигородом, жарко натопил бревенчатую избушку, снятую мною на две зимы у подавшихся на Север хозяев.
Я собирался закончить статью о последнем рейсе. Весь воскресный день просидел над нею, накапливались доказательства нового поворота, может, и не такой новой гипотезы, но отформулировать выводы оказалось вовсе не просто. И в сумеречный час на полях моих черновиков появился Амо.
Он то настигал большой шарик, а то метался, пытаясь допрыгнуть до него, когда легковесный спутник насмешливо, будто ненароком, поднимался вверх.
Но вот шар миролюбиво коснулся лица моего друга. Еще крохотный кадр, на полях другого листа, — Амо вытянул длинную руку, возвращая к себе своенравный шарик.
Гибаров и сейчас помогает мне, приходит на выручку, когда что-то мешает и застопоривается движение мысли…
Он о многом догадывался. С ним легко говорилось о природе трагического. О природе. О странствиях. О фантазиях, — у нас возникало шуточное равенство в магической сфере — мы оба верили в невероятное.
