- А об этом надо у них спросить.
— Странно, странно…— пробормотал Татарников, бесцельно передергивая вожжами и тем самым тревожа прядающего ушами, готового к порывистой рыси жеребца.
За разговором спутники и не заметили, как въехали в один из окраинных переулков древней линейной станицы. Смеркалось. Был канун воскресенья, звонили к вечерне. Глухо, с печальным подвывом гудел старый колокол на шатровой колокольне старенькой церкви. Еще печальней и глуше мычала вблизи огородного плетня чья-то корова. Нехотя, будто спросонок, перелаи-вались в дальнем краю собаки.
И сердце Татарникова вдруг сжалось в комок не то от приступа острой тоски, не то от смутного предчувствия нависшей над ним беды. Неподвижно сидя в тесноватом кузовке пролетки, он тупо смотрел узкими монгольскими глазами в потонувшую в сумраке степь, что неясно угадывалась по ту сторону большого станичного озера. Тусклый и призрачный, как волчий зрачок, мерцал в этой мглистой дали костер, и что-то бесконечно горькое, обреченное мнилось Татарникову в этом неверном, слабо мерцающем огоньке. Не решаясь поднять усталых от напряжения, словно воспаленных затяжной бессонницей глаз на спутника, в безмолвии ехавшего с ним рядом, Алексей Ильич думал только о том, как бы поскорей от него отвязаться.
Когда миновали просторную станичную площадь, Татарников остановил своего коня. Остановился и Бобров, слегка подавшись на своем маштачке вперед, как бы норовя загородить Татарникову дорогу.
— Ну-с, что же, Лука Лукич? За попутное знакомство спасибо. А теперь по домам, выходит? — сказал Татарников, колеблясь, стоит ли протягивать на прощание Боброву руку.
— Ну нет, Алексей Ильич. Теперь-то уж я вас не отпущу. Давайте ко мне гостить. В моем доме места для хорошего человека хватит,— решительно проговорил Лука Лукич.
— Благодарствую. У меня есть здесь знакомая квартира.
— Ничего. Не знакомее моей…
— Помилуйте! Я и дома-то вашего ни разу не видел.
— А вот привел бог — увидите.
— Возможно. Но как-нибудь в другой раз…
— Нет уж, сделайте милость пожаловать сегодня,— уже более строго, почти повелительно сказал Бобров.
— Не понимаю вашей настойчивости…— признался с плохо скрытым раздражением Татарников.
Бобров, придвинувшись на своем маштачке вплотную к кузову пролетки, склонился с седла к Татарникову и скороговоркой выпалил ему чуть не в самое ухо заговорщическим полушепотом:
— Важное дело имею к тебе, Алексей Ильич. И мешкать тут недосуг. Айда, айда. Поворачивай!
